Борис Носик - Прогулки по Парижу. Правый берег

Пригородный Батиньоль лишь в 1860 году удостоился чести был включенным в XVII округ столичного города Парижа, а до того прозябал в звании пригорода, и порядки в нем были дачно-пригородные. Скажем, при заселении участков и домов местного Цветочного городка (Citй des Fleurs) местные власти требовали, чтобы при каждом доме было посажено хотя бы три фруктовых дерева (совсем как на подмосковных садовых участках), а также устроены лужайка и садик. Последствия этого мудрого законодательства и нынче ласкают взгляд…

Вообще, тут многое уцелело от былой пригородной идиллии, в тихом квартале Батиньоль. Покупатели, торговцы, соседи знают друг друга в лицо и по имени, за глаза перемывают друг другу косточки (стало быть, существует «общественное мнение»), выплывают вдруг из дали корни прежней эмиграции. Бывшая петербуржанка Ира Уолдрон узнала недавно, что в ее живописной квартирке на рю Нолле в былые времена жили русские. А однажды, когда мы стояли на углу улицы Ги Моке со здешним старожилом Мишей Щетинским, первым переводчиком моих романов на французский, я обнаружил вдруг, что кафе рядом с его домом содержит в названии слово «славянский» (то ли «славянский шарм», то ли «славянская душа», уже и не помню). Я еще не успел добиться от Миши вразумительного объяснения, как из кафе вышел черный как ночь африканец и бойко заговорил с Мишей по-русски. «Откуда?» – воскликнул я изумленно, а он подмигнул мне как-то очень по-московски и крикнул: «Клавка! А, Клавка! Выдь на минутку!» Вышла стопроцентно русская официантка и объяснила мне, что они с ее черным мужем жили в Москве, вот он и подучился: «Они ведь, черти, способные».

Во многих особняках и салонах этой аристократической округи знали элегантного молодого сноба Марселя Пруста. Мало кто догадывался, что он станет одним из законодателей прозы XX века. (Карандашный рисунок Ж.-Э. Бланила.)

В другой раз, направляясь к Мише, я обнаружил на кабацкой вывеске за углом странную комбинацию французского (а может, офранцуженного русского) слова «бистро» с офранцуженным русским окончанием «оф» – там было написано «Бистрофф». Хозяйка кафе оказалась цыганкой из знаменитой семьи певцов Димитриевичей (их могилы на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа французские экскурсанты посещают сразу после могилы Ф. Юсупова).

Конечно, за годы городского существования в квартале Батиньоль зелени поубавилось, а все же есть еще и садочки и скверики, а главное – цел еще сквер Батиньоль на площади Шарль-Фийон, почти деревенский сквер за почти деревенской площадью и церковью. Нисколечко не французский, а скорее английский и даже отчасти русский (судя по вечному беспорядку) сквер, устроенный, конечно, благодетелем Альфандом по приказу другого парижского благодетеля, Османа, в царствование благодетеля Наполеона III. Парк романтический, с речушкой, водопадиком, гротом (какая может быть романтика без грота?).

Суета городской жизни мешает мне по приезде в Париж реализовать планы, которые я вынашиваю в деревенском своем одиночестве. Сколько уже лет собираюсь я снова навестить красивую хозяйку кафе «Бистрофф» – поговорить поподробнее о цыганской жизни, а может, и попеть вместе. И сколько лет собираюсь зайти на рю Мадам в банное заведение, оборудованное месье Николаем Бебутовым. Я читал о нем, что он коллекционер-антиквар, пишет стихи и разбирается в хитростях сантехники, что вовсе не лишнее при его бизнесе, но я все хочу спросить, кем он приходится тем Бебутовым, которых уже нет… Кстати, о тех, которые тут жили и которых больше нет с нами. Они на кладбище Батиньоль. Знаменитое кладбище. Сам Верлен собирался на нем водвориться после смерти и, как водится у поэтов, заранее все это описал:

В конце концов Верлен был похоронен не здесь. А на кладбище Батиньоль нашли последний приют многие из тех, чьи имена нам знакомы. На 25-м участке кладбища похоронены два замечательных русских художника – Александр Бенуа и Лев Бакст. Бенуа был не только живописцем и графиком – он был историком искусства, критиком, одним из основателей журнала «Мир искусства», хранителем отдела английской и французской живописи в петроградском «Эрмитаже». Лев Бакст был живописцем и замечательным театральным художником-декоратором. Он работал для Дягилева, входил в его «мозговой трест», очень много сделал для успеха дягилевской антрепризы. Оба художника уехали из России в 20-е годы, и Бенуа дожил в эмиграции до глубокой старости.