Николай Никонов - Певчие птицы

Дрозд смолк, Я не слышал его, не видел, куда он исчез.

Но я хорошо знал необычайную пугливость этих птиц, особенно вблизи гнезда. Самка бросает насиженную кладку, если ее неосторожно потревожат.

В еловом густяке отыскать небольшое гнездо почти так же трудно, как иголку в стогу сена. Целый час крутился я по ельнику, тщетно пытаясь привыкнуть к укусам комаров. Привычка не получалась. Руки и шея нестерпимо зудели, а комаров словно кто подсыпал — тысячами выбирались они из мха, кочедыжника и хвощей. Я осматривал островины молодых елок, раздвигал ветки, становился на колени. Гнезда не было.

— Нет. Не могу больше! — вслух сказал я кому-то и заспешил вверх из этой комарной дыры. — Скорее! Скорее!

Взгляд упал на обломок гнилой березы возле ели-подростка. Что-то необычное почудилось в его сломе. Я шагнул ближе и обнаружил глиняное гнездо дрозда. Оно помещалось как раз в углублении от гнилой сердцевины. Пять оперенных желтоклювых дроздят с птенцовыми пушинками на головах сидели плотно друг к другу, будто грибы в кузовке.

Можно было удивиться, как поместились они в гнезде, величиной не более чайной чашки.

При моем приближении слетки замерли, вертикально подняв клювы, а затем с коротким цвириканьем выскочили и полетели в разные стороны. Через полминуты они исчезли в траве под елками.

Невесть откуда вынырнули дрозды-родители и возбужденные застрекотали, не приближаясь, однако, на целый ружейный выстрел. Я был озадачен невиданной прытью малышей и не сразу заметил, что один птенчик никуда не улетел, а спокойно сидит на траве у носка моего сапога. Ох ты какой!

Вид у дрозденка был задумчивый, круглые глаза смотрели с ребяческим доверием. Видимо, он был самый маленький из семьи — последыш. Такие обязательно есть в каждом птичьем гнезде.

— Ну, раз ты не сбежал, пойдем-ка со мной! — сказал я ему и, осторожно взяв птенчика, посадил в фуражку, бегом помчался вверх, спасаясь от тучи завывающего комарья.

Комаров нетрудно обмануть. Достаточно несколько раз перебежать, резко меняя направление между деревьями, как большинство полосатых кровопийц останется с носом…

…Дома дрозденок, не в пример прочим, оказался удивительно смирной птицей. Он, не раздумывая, принялся есть хлеб, размоченный в молоке, и вообще держал себя спокойно и приветливо. Как охотно бежал он ко мне из своей корзинки, когда приносил я ему горсть земляных червей!

С каждым днем я больше и больше привязывался к приемышу. Его крапчатая грудка напоминала мне ельники, лесные рассветы и песни болотных комаров.

Он остался небоязливым и через два месяца, когда уже был стройным ладным дроздом на высоких ножках, с коричневой спиной и темными вдумчивыми глазами. Часто я выпускал его из клетки, и он позволял себя гладить, трогать за хвост, накрывать ладонью.

Приемыша баловали все, как могли.

Единственное сомнение возбуждал у меня пышный ласковый кот Васюта. Васюту все любили за добрый и кроткий нрав. Даже взгляд его зеленый, дремучий внушал уважение. Воспитанный в нашем доме, где всегда было полно всевозможных птах, птенчиков и зверьков, кот никогда не трогал птиц. Единственное, что позволял он себе в присутствии людей, изредка коротко поглядеть на клетки и тотчас презрительно зажмуриться. Не мое, мол, дело.

Однако к дрозду кот проявил более пристальное внимание. Однажды, зайдя в кухню, где висела клетка с дроздом, я застал такую картину. По дну садка медленно прогуливался дрозд с возбужденно задранным хвостом, а сверху на крышке лежал Васюта.

Иногда кот прыгал на стол, становился на дыбки и, доставая таким образом до садка, долго и внимательно наблюдал за птицей. Ушастая голова Васюты склонялась то вправо, то влево, кончик хвоста заинтересованно шевелился.

Сперва дрозд почти безучастно относился к подобным осмотрам, но очень скоро нахальство кота стало сердить молодую птицу.

Приемыш злобно вытягивался, прижимал все перья и щелкал клювом.

Я прогонял кота прочь. Он обиженно удирал под кровать, затаивался, а через день-другой начинал новые наблюдения.

Тогда, опасаясь за жизнь крапчатого питомца, я перенес клетку в столовую и повесил высоко над столиком с китайской фарфоровой вазой.

«Уж тут-то тебе его не достать», — подумал я, удовлетворенно глядя на высоко поднятую клетку.

Вечером я услышал из комнаты трескучее чириканье, вопль кота, стук и звон разбитого стекла.

Открыл дверь. На полу валялась расколотая ваза, кот сидел под столом, облизывая окровавленный нос, дрозд воинственно бегал вдоль решетки.