Юрий Дмитриев - Соседи по планете - Домашние животные

Телепатия — передача мыслей на расстоянии — так объясняли это многие. Другие были еще более категоричны — лошадь умеет считать. Но Оскар Пфунгст был упрям. Он предложил новую серию экспериментов: лошади задавал вопрос человек, не знавший ответа на него. И тут-то все и выяснилось: когда экспериментатор знал ответ, то и Ганс давал правильный ответ в 98 случаях из 100. Если же экспериментатор сам не знал ответа — Ганс в 90–95 случаях из 100 ошибался. (5-10 процентов угадывания вполне можно отнести к случайностям.)

Пфунгст тщательно проверил все «способности» Ганса. Естественно, никаких языков — ни немецкого, ни французского, ни английского — он не знал. Но «понимал» любой — звук человеческого голоса служил для него сигналом, и он начинал отстукивать ответ, а едва уловимое движение спрашивающего — сигналом для прекращения стука. И все-таки это была лошадь далеко не заурядная, и не зря звалась Умным Гансом. Но талант у нее был не математический и не лингвистический, а талант наблюдателя. Причем очень тонкого: Пфунгст в лаборатории и во время экспериментов с Гансом тщательно измерил движения, которые непроизвольно делал человек, задававший вопросы. Они зачастую оказывались почти неуловимыми — какие-то миллиметры. Но для Ганса этого было достаточно: он их улавливал. Значит, уникальная острота зрения плюс удивительная наблюдательность. Ну, а как же тогда понять правильные ответы на вопросы человека, спрятанного за ширмой? Оказывается, у Ганса было не только острое зрение, но и необыкновенный слух — он подмечал малейшие интонации, крошечные паузы, совершенно неразличимое для человека изменение частоты или глубины дыхания спрашивающего. И это тоже было сигналом для лошади.

Итак — Ганс оказался обыкновенной лошадью (то есть не умел ни читать, ни считать, ни мыслить логично, ни отвечать на вопросы), но лошадью с необыкновенным зрением, слухом и необыкновенной, просто феноменальной наблюдательностью.

Однако вывод комиссии удовлетворил далеко не всех. По-прежнему еще немало людей были убеждены, что Ганс способен мыслить. Особенно упорен был Карл Краль, работавший одно время вместе с Остеном, а с 1909 года, после его смерти, ставший владельцем Ганса. Краль продолжал упорно работать с Гансом и еще больше расширил его «репертуар». Мало того, он приобрел двух арабских жеребцов — Мухамеда и Царифа и занялся их воспитанием. Вскоре и эти лошади обнаружили недюжинные математические способности. Потом появился пони Гансхен, не менее талантливый, чем Ганс, Мухамед и Цариф, и, наконец, слепая лошадь Берто, не уступающая в «гениальности» своим сородичам.

Кроме математических способностей, они все проявляли и способности музыкальные.

А вслед за лошадьми появились гениальные собаки. И тоже в Германии. Они были настолько «гениальны», что нацисты использовали их в качестве пропаганды: вот, мол, что значит истинная немецкая порода! Хотя непонятно, почему к истинно немецким они отнесли и таксу, и английского дога, и фокстерьера. Кстати, именно фокстерьер по кличке Лумпи был особенно «гениальным» — не только бойко считал, но и сообщал всем желающим, который час, даже острил, отстукивая лапой (по системе азбуки морзе) целые фразы.

Однако и тут при ближайшем рассмотрении выяснилась полная несостоятельность «гениальных» собак. Более того — если лошади обладали необыкновенным слухом или зрением, собакам даже этого не требовалось — в большинстве случаев все сводилось к тщательной дрессировке. Правда, при этом собаки, конечно, тоже должны были обладать определенными способностями — подмечать малейшие знаки, подаваемые им хозяевами, хорошо слышать и так далее.

Ученые сказали свое слово и об Умном Гансе, и о «гениальных» собаках.

Однако почти за столетие, прошедшее со времени славы Умного Ганса, не раз еще вспыхивали споры о способностях животных буквально понимать человеческую речь, мыслить так же, как люди, прогнозировать далеко вперед свои поступки и так далее. И сейчас мы, наблюдая за лошадью, а особенно за собакой, часто удивляемся их сметке, находчивости, сообразительности. С трудом заставляем себя поверить, что собака не понимает языка человека, — настолько тонко чувствует она интонации человеческой речи, так точно чувствует настроение человека…

Но при всем при этом собака все-таки остается собакой, а лошадь — лошадью. И ни к чему приписывать им человеческие свойства и качества. У них собственных, еще до конца не познанных человеком, достаточно.