Виктор Смирнов - Гражданственность и гражданское общество

Но универсализация правил игры есть результат абсолютизации рационального, что в конечном счете приводит к абсолютной несвободе. Только дух человеческий, постоянно утруждающий себя свободным выбором между добром и злом под сенью нравственных маяков и святынь, позволяет человеку утверждать свою свободу.

Можно ли жить только по правилам игры, рационально? И в этом ли заключается сущность и предназначение человека? Человек есть существо нравственное. А это значит, что источником нравственного в человеке являются высшие ценности, святыни, священные символы, и в пределе своем — Бог. Не всем Бог доступен, но для каждого он доходит через священные символы: канонизированных святых, героев, понятие Родины, «отеческих гробов» и др. Так каждое поколение видит Бога. Даже когда, при господствующем в нашей стране атеистическом мировоззрении, Бога как бы не признавали, священные символы оставались. Если пропадают в культуре священные символы, то истощается человеческое Я, и тем больше появляется места для внешних правил и условий игры, для манипуляции этим Я. Вообще, надо заметить, что все попытки рациональной парадигмы объяснить человека «снизу», с элементарных естественных оснований (биологических, игровых или экономических) в конечном счете терпят неудачу, поскольку человеческая сущность всегда оставалась за пределом самых утонченных рациональных конструкций. По большому счету сущностное в человеке, самое сокровенное всегда оставалось вне рационального объяснения и понимания.

Человека можно объяснить и оправдать только «сверху». Свет священного и есть свет его души. Только благодаря высшим священным символам человек имеет основания для различения добра и зла и потому способен иногда быть серьезным в мире игры. Как сказал Платон: «Взирая на Бога и взволнованный этим, сказал я эти слова. Если тебе угодно, не будем считать наш род ничтожным, но достойным некоторой серьезности» [цит. по: 261, с. 201]. Истончая и оскопляя священное, человек оскопляет и собственный дух. Так человек западной культуры, уничтожив священное в мире горнем, «убив Бога», убил и свой дух. Ему остались только правила игры и сама игра.

Вернемся к социальному порядку, идеально воплощенному в «правовом обществе» или «правовом государстве» как политической системе. Надо помнить, что основным «атомом» современной системы права является договор. Договор понимается как простейшая правовая норма. Западная общественная система, сводя многообразие человеческих отношений к отношениям договора, по существу сводит их к игре, ибо что есть игра как не совокупность правил, норм и договоров. Gentlemen’s agreement (джентльменское соглашение) есть «атом» игры и одновременно «атом» системы права. Однако повторимся: абсолютизация права, абсолютизация игры есть изгнание серьезного, нравственного, священного, т. е. того, что собственно и может быть единственным оправданием существования человека. Не зря человек западной культуры с таким иррациональным предубеждением выступает против любой возможности вмешательства священной целесообразности в правила игры. Эту игровую сущность западной цивилизации и подметил Хейзинга. А европоцентризм заставил его распространить свой подход на все человечество.

Конечно, трудно возразить тому факту, что во всех человеческих обществах присутствуют игровые элементы. Но их значение в разных культурах принципиально отлично. И тут стоит поговорить о цивилизации, к которой принадлежим мы — россияне, белорусы, украинцы и все те, кто живет на постсоветском пространстве. По словам Хейзенги о том, что «подлинная культура требует всегда и в любом отношении «fair play» (честной игры)», становится понятно, почему Запад всегда отказывал нашим народам в подлинной культуре, цивилизованности, обвиняя в варварстве и невежестве. В отличие от западной игровой культуры правила игры в нашей восточнославянской культуре всегда готовы уступить место авторитету священного, и потому каждое действие протекает в ситуации конфликта правил игры и нравственного настояния.

Эта вечная дихотомия и определяет специфику восточнославянской культуры в отличие от западной. Когда священное, серьезное в крайних обстоятельствах с особой силой поднимается в народном сознании, отказ от игровых правил, устоявшегося порядка, а также того, что называется гражданскими правами, или правами человека, достигает особенной остроты. Стоит вспомнить монолог князя Андрея Болконского из романа «Война и мир». «… Не брать пленных, — продолжал князь Андрей. — Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну — вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность — вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего — убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость» [238, с. 220].