Юн Эльстер - Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук

Если чрезмерная рациональность может быть неинтеллигибельной, иррациональность в свою очередь может оказаться совершенно интеллигибельной. Что может быть понятнее, чем реакция господина де Реналя в «Красном и черном» Стендаля, который, получив недвусмысленные указания на то, что у его жены роман с Жюльеном Сорелем, предпочитает оставаться в неведении? Есть более парадоксальные случаи, когда желание, чтобы жена была верна, вызывает веру в ее неверность вопреки фактам. В «Отелло»: «Ведь для ревнивца вздор – / Такой же сильный довод, как святое / Писание» [215]. Первый случай – это короткое замыкание, второй – касание проводов (глава III).

Относительная интеллигибельность, нарушаемая персонажем пьесы или романа, который действует вопреки своему характеру, поднимает разные проблемы. Во-первых мы должны учесть аргументы психологов, согласно которым черты характера скорее локальны , чем глобальны (глава X). Хотя многие писатели (Гамсун упоминает Золя) соглашаются с фолк-психологией, предполагающей кросс-ситуационное постоянство; хорошие писатели (Гамсун приводит в пример Достоевского) так не поступают. Они могут разочаровать читателей, ожидающих, что персонажи будут вести себя согласно своему образу, но их произведения предназначены для другой аудитории. Как мы вскоре увидим, даже на хороших авторов могут действовать ограничения, вызванные психологией их читателей, но им не следует поддерживать веру в глобальные черты характера. Читатели, тем не менее, вправе ожидать локальной непротиворечивости. Если автор загоняет себя в угол, так что единственный способ развития сюжета по намеченному пути – позволить персонажу совершить локально противоречивое действие, он нарушает негласный договор с читателями. Сюжет должен развиваться подобно тому, как вода стекает вниз, а не форсироваться автором, чтобы течь вверх.

Позвольте мне проиллюстрировать эту идею замечаниями, сделанными Стендалем на полях рукописи его незаконченного романа «Люсьен Левен», опубликованного посмертно. Герой, чьим именем назван роман, влюбляется в молодую вдову госпожу де Шастеле. Она отвечает ему взаимностью, но он не решается принять ее любовь. Утонченность его натуры, дававшая ему превосходство над «самым удачливым Дон Жуаном» и тем самым способная внушить любовь, ставила его ниже любого «не столь хорошо воспитанного парижанина», который сразу сообразил бы, как нужно вести себя в такой ситуации. Чтобы двигать сюжет вперед, Стендаль должен как-то свести героев, но он не знает, как. Он записывает на полях: «После чего хроникер говорит: невозможно ожидать от добродетельной женщины, что она сама отдастся, ее нужно взять. Лучшая охотничья собака может только принести подстреленную дичь. Если охотник не стреляет, собака бесполезна. Романист для его героя, как эта собака». Этот комментарий прекрасно иллюстрирует потребность в том, чтобы поведение персонажей в романе оставалось в рамках образа.

Стендалю все-таки удается создать ситуацию, в которой любовь Люсьена и госпоже де Шастеле может быть показана, а не декларирована. Но на этом его проблемы не заканчиваются. Стендалевский план романа следовал диалектическому голливудскому рецепту: мальчик встречает девочку, мальчик и девочка расходятся, мальчик и девочка сходятся снова. Как мы только что видели, у него возникли проблемы с воплощением этого тезиса. Чтобы предложить антитезис, Стендаль использует смешной и явно телеологический прием, заставив Люсьена поверить, что мадам де Шастеле, которую он каждый день видел вблизи, произвела на свет ребенка. Но по-настоящему он споткнулся на синтезе. Хотя мы не знаем, почему он так и не написал третью часть романа, в которой герои должны были снова сойтись, есть предположение, что их союз был бы неправдоподобен. Во второй части романа после разрыва Люсьен становится в некоторой степени циником, человеком порядочным с точки зрения не слишком строгих норм Июльской монархии, но все-таки очень далеким от того застенчивого и утонченного молодого человека, которого полюбила мадам де Шастеле. Стендаль мог решить, что если он заставит ее полюбить преобразившегося Люсьена, он нарушит относительную интеллигибельность.

Аристотель писал: «Сказание [mûthos] […] должно быть [подражанием действию] единому и целому, а части событий должны быть так сложены, чтобы с перестановкой или изъятием одной из частей менялось бы и расстраивалось целое, ибо то, присутствие или отсутствие чего незаметно, не есть часть целого» [216]. Мы можем прочесть этот пассаж как выражение эстетических идеалов полноты и экономии . Читатель имеет право считать, что автор дал ему всю информацию, необходимую, чтобы понимать развитие сюжета [217]. И наоборот, читатель имеет право предполагать, что если автор сообщает о дожде, который шел в момент выхода героя из дому, то этот факт понадобится ему позднее; также он вправе рассчитывать, что произносимые героем речи должны что-нибудь говорить о самом персонаже или служить предпосылкой к действию других [218].