Николас Уэйд - Неудобное наследство - Гены, расы и история человечества

В авторитарных обществах правитель может принуждать народ платить налоги, собирать армии и вести войну. В принципе, авторитарные государства Китая и исламского мира должны были обладать большей военной мощью, чем горстка европейских разрозненных государств, в каждом из которых имелся монарх, в разной степени уважавший местные законы и элиту. Это продолжалось столетиями. Европа в XIII в. не смогла противостоять западной монгольской армии, вторгшейся в Польшу, Венгрию и Священную Римскую империю с приказом дойти до Атлантического побережья. Лишь благодаря смерти Великого хана Угэдэя, вызвавшей смуту из–за наследования, монгольская армия по собственной воле ушла из Европы. После гибели Византийской империи в 1453 г., в результате чего исчез буфер, отделявший европейские страны от тюркских орд, в Европу смогли проникнуть османские войска — в 1529 г. они дошли до самой Вены и повторили это в 1683 г.

Но растущее благосостояние и изобретательность Европы в итоге обратили ее военную слабость в силу. Ее отсталость в 1500 г. по сравнению с исламскими и китайской империями была только кажущейся. Европейские экспедиции вскоре завоюют Индию, Северную и Южную Америку, Австралию и бóльшую часть Африки. Европа занимает 7% мировой суши, однако к 1800 г. стала править на территории, равной 35% суши, и к 1914 г. — на 84%.

В отличие от Европы, где наука, технологии и промышленность были тесно переплетены, в Китае технологии совсем не связывались с промышленностью, поскольку последняя никогда не получала возможности для самостоятельного развития. Изобретательский энтузиазм в Китае уже давно сошел на нет. Чиновникам новизна была не по вкусу. Они презирали иноземные изобретения и не проявляли той любознательности, которая позволила склонной к интеллектуальным авантюрам Европе выйти за пределы технологии — к научным принципам, лежащим в ее основе.

В Китае не было ни свободного рынка, ни узаконенных имущественных прав. «Китайское государство всегда создавало помехи частному предпринимательству, перехватывая выгодные виды деятельности, запрещая другие, манипулируя ценами, собирая взятки, ограничивая личное обогащение, — пишет экономический историк Дэвид Лэндис. — Дурные правительства душили инициативу, повышали стоимость сделок, отвращали талантливых людей от коммерции и производства» [22].

По лаконичному выражению Адама Смита, «для того, чтобы поднять государство с самой низкой ступени варварства до высшей ступени благосостояния, нужны лишь мир, легкие налоги и удовлетворительное правосудие; все остальное сделает естественный ход вещей» [23]. Но здесь есть недомолвка. Мир, легкие налоги и правосудие в истории редко встречаются вместе. Только Европа реализовала эту магическую формулу, которая стала основой ее неожиданного подъема в мире.

В своей книге «Богатство и бедность народов» (The Wealth and Poverty of Nations: Why Some Are So Rich and Some So Poor) экономический историк Дэвид Лэндис исследует все факторы и каждый из них по отдельности, чтобы объяснить подъем Запада и стагнацию Китая, и приходит к выводу, что ответ заключается в характере людей, в их природе. Лэндис приписывает ключевое влияние культуре, но описывает ее таким образом, что подразумевает под ней расу.

«Изучение истории экономического развития недвусмысленно указывает на то, что главной причиной различий является культура, — пишет он. — Посмотрите, как работают предприятия, принадлежащие иностранным общинам: китайцам — в Восточной и Юго–Восточной Азии, индийцам — в Восточной Африке, ливанцам — в Западной Африке, евреям и кальвинистам — практически по всей Европе и т. д. и т. п. И все равно культура, подразумевающая глубинные ценности и установки, руководящие поведением народа, пугает ученых. В этом понятии им слышится серный запах расы и наследственности, представляется нечто такое, что неспособно к изменениям» [24].

Серный запах или какой–нибудь другой, но культура каждой расы, имеет она генетическую основу или нет, — это именно то, что, по предположению Лэндиса, породило разницу в экономическом развитии. Если учесть своеобразие европейских обществ и время, в течение которого они шли собственным путем развития, — по меньшей мере 1000 лет, социальное поведение европейцев вполне могло стать генетической адаптацией к трудностям выживания и достижения успеха в европейском обществе. Собранные Кларком данные по снижению уровня насилия и росту грамотности с 1200 по 1800 г., рассмотренные в главе 7, говорят в пользу этой возможности.