Эллен Шелл - Голодный ген

В известном смысле О’Райли возрождает ту забытую традицию, когда медики уделяли особое внимание сбору информации, обследованию и анализу анамнеза своих пациентов. Гуманист раблезианского толка, гедонист и яркий интеллектуал, он ценит в науке не столько холодный ход прагматической мысли, сколько ее эстетическую сторону.

«„Это так прекрасно, что должно быть правдой“, — сказала Розалинда Франклин, когда ей открылась спиралевидная структура ДНК. Я очень ценю подобный подход и стремлюсь к нему, — говорит Стивен. — Музыка Моцарта великолепна, потому что уникальна, никто, кроме него, не мог бы создать ничего похожего. То же самое и с наукой. Своеобразие найденных решений, движение по непроторенному пути — вот истинная красота».

Общественное осуждение тучности как проявления распущенности он прекрасным не находит. Подобный взгляд, считает Стивен, пусть это и покажется кому-то странным, носит оттенок презрения к беднейшим слоям населения.

«Так называемые либералы порой критикуют мои идеи и практическую деятельность. Дескать, О’Райли мог бы больше внимания уделять адаптации в обществе тех, кто неприлично растолстел. Непотребное-де обжорство привело их к болезни — поможем же им! — иронизирует Стивен. — Пустые слова! Люди, не подверженные этому расстройству, считают свою стройность некой производной от высокой морали; на самом деле им просто повезло».

Уоллис Симпсон, герцогиня Виндзорская, однажды произнесла характерную фразу: «Трудно одновременно быть очень богатым и очень худым». Всякий, кто бывал в краях, где растолстеть может лишь богатый, почувствует высокомерие Марии-Антуанетты, сквозящее в этих словах. Однако в развитых странах Запада ожирение, напротив, часто сопутствует бедности, что особенно заметно у женщин. Тому есть множество чисто экономических причин. Вот некоторые из них: условия труда и быта механизируются, высококалорийные переработанные продукты становятся дешевле других, а занятия спортом, наоборот, все дороже, превращаясь в роскошь, доступную только сравнительно имущим. Это вовсе не значит, что представители средних и высших слоев общества не знакомы с ожирением: его пандемия расползается по XXI веку, втягивая в свой водоворот всех, в то время как объем физических нагрузок, необходимых для существования, все время сокращается.

Нетерпимость О’Райли к классовой надменности имеет глубокие корни. Он вырос в некогда респектабельном, но запущенном пригороде Дублина. Много читал. Начальное его образование было довольно поверхностным, но врожденные способности и любознательность помогли Стивену с отличием окончить там же, в Ирландии, химический факультет. «Меня восхищало, что химические вещества — гормоны — ведут себя в организме человека как некие посланники природы, — рассказывает О’Райли. — Я не видел иного призвания, кроме эндокринологии». Уже в шестнадцать, когда обычные подростки испытывают на себе тиранию гормонов, Стивен принял решение научиться властвовать над ними.

В медицинской школе Дублинского университета наставником О’Райли стал Иво Друри, посвятивший жизнь изучению и лечению сахарного диабета. Он организовал множество диабетических клиник по всей Ирландии. Подавляющая часть его времени проходила в общении с пациентами, среди которых было много женщин-диабетиков с осложненным протеканием беременности. «Иначе как замечательной эту личность не назовешь, — отзывается Стивен об учителе. — Ужасно жаль, что занятость врачебной практикой помешала Иво посвятить себя чистой науке».

Сам О’Райли избрал иной путь. Он подписал контракт на исследование диабета с Оксфордским университетом. Его интересовало, как и почему у людей развивается диабет второго типа, состояние, при котором организм утрачивает способность регулировать содержание сахара в крови. В 1989 г. Стивен перебрался в Гарвард, в лабораторию Джеффри Флайера, эндокринолога, который особенно интересовался генетическими предпосылками, приводящими к нарушению баланса глюкозы. В это самое время Джефф Фридман и Руди Лейбл занимались поисками ob -гена; намечался прорыв в молекулярной биологии. Только-только входил в употребление новый метод — полимеразная цепная реакция (ПЦР), — ныне широко распространенный в клинических лабораториях. ПЦР дала возможность всего за несколько часов копировать единичные сегменты ДНК в миллионе экземпляров; процесс клонирования генов многократно ускорился и упростился. «ПЦР — идеальная методика для генетиков моего типа, недоучек в техническом отношении, у которых руки пришиты к одному месту, — смеется О’Райли. — Она позволила и нам заниматься полноценной наукой». Отныне проблема была не в том, чтобы добыть качественный генетический материал, а в том, чтобы верно расшифровать его. А уж тут Стивен чувствовал себя как рыба в воде.