Мария Боброва - Марк Твен

С помощью этого гротеска, сочиненного по типу американского «хвастовского» жанра народных юморесок, Твен высмеивает не только итальянских гидов-вралей, но и тех надменных ученых, которые превозносили европейскую культуру и презрительно отзывались об американской. Как видим, «хвастовской» жанр народного юмора служит разным авторским целям.

Наиболее распространенной формой северо-западного фольклора является анекдот о проделке. Проделка- это доказательство находчивости, остроумия, дерзости героя фольклорных рассказов.

Твен, выросший в среде, где проделка в жизни немедленно превращалась в объект юмористического рассказа, слышал и рассказывал столько анекдотов, что часто, не смущаясь, приписывал себе проделки Дэвида Крокета. У писателя иногда стирались грани между тем, что он слышал, что с ним случалось, и тем, что дорисовывала его творческая фантазия. А. Пейн рассказывает, что однажды он услышал от Марка Твена историю с енотовой шкуркой. Преподнесена была эта история как случай из биографии писателя. В детстве якобы маленький Сэм со своим другом продали скорняку енотовую шкурку; затем выкрали ее из окна лавки и снова принесли. Продали вторично. Опять выкрали и продали в третий раз. Когда одуревший лавочник, весь день покупавший енотовые шкурки, заглянул туда, куда он их вешал, то нашел только ту, которую купил в последний раз. Вся эта проделка, оказывается, была известна еще до рождения Марка Твена, — в анонимном издании «Рассказы и небылицы», появившемся в 1833 году, она приписывается Дэвиду Крокету.

Свои и чужие проделки Марк Твен охотно вводил в ткань рассказов и больших книг. В «Простаках» автор или окружающие играют роль «глупца», «простофили». Автор с «детской» наивностью радуется, что все болеют морской болезнью («не я, не я, не я…»), превосходно играет роль глупца в сцене покупки лаковых перчаток, в той же роли выступает перед капитаном корабля. В проделках упражняются индивидуально (автор, доктор, Дан) и коллективно. Защищаясь от болтливости гидов, путешественники надевают на себя маски невозмутимых глупцов (пародия на путешествующих англичан) и доводят гида до полного одурения: американцы не желают удивляться даже собственноручному письму Колумба.

Основой этого комического приема является то, что автор «одевается в наивность» и глазами простака смотрит на цивилизованный мир. Если с этого мира снять одежды условности, то сколько комически-гротескного окажется под ними!

Этот прием, заимствованный из народной юморески, навсегда останется в творчестве Марка Твена.

Смеясь, Твен не только забавлял своих читателей, но и незаметно поучал.

Марк Твен был одним из тех американцев, кто глубоко впитал в себя высокие идеи эпохи Гражданской войны и болезненно переживал их профанацию. У честного литератора, каким был молодой Марк Твен, окружающая его среда рождала желание найти справедливое решение насущным вопросам — большим и малым, — которые ставила реальная жизнь. Это определяло его интересы и вкусы.

Дан де Квилли в статье 1893 года «Репортаж с Марком Твеном» дает такую характеристику молодому журналисту:

«Марк Твен-репортер относился ревностно и с энтузиазмом к той работе, которая ему нравилась, — тут он был просто неутомим… Он терпеть не мог иметь дело с цифрами, вычислениями, со всем тем, что относилось, к рудникам и машинам» [75] «California Illustrated Magazine», 1893, July. .

Действительно, у Твена-репортера была душа писателя. Его прежде всего интересовал человек, его общественные права, его чувства. Недаром у молодого Твена были переписаны стихи Уолта Уитмена: «Ради чего, вы думаете, я берусь за перо?» Не ради того, утверждал поэт, чтобы «прославить военный фрегат» или «чванливую гордость и блеск большого города», а «чтоб рассказать, что я видел двух скромных людей — в тесной толпе у причала, они расставались…»

Бродяга — это человек? Для Твена — Человек, а для американской полиции — «потенциальный вор».

В фельетоне «Чем занята полиция?» [76] Впервые напечатан в «Golden Era», 1866, January. Твен с гневным негодованием, с язвительной насмешкой рассказывает о том, как в Сан-Франциско «лавочник Зиле проломил череп несчастному бродяге, утащившему у него мешок из-под муки, который и стоил-то всего семьдесят пять центов». Полиция арестовала не лавочника Зиле, совершившего явное преступление, а бродягу, который скончался в тюремной камере через четыре часа.