Сергей Щепотьев - Краткий конспект истории английской литературы и литературы США

Керуак проявил себя художником своеобразного лирического темперамента, остро характеризующим общественные пороки, искренне сочувствующим обездоленным.

Другим видным представителем этой литературы был поэт Аллен ГИНЗБЕРГ (р. 1926), также обучавшийся в Колумбийском университете, в 60-е годы — участник вьетнамской войны. В 1955 г. Гинзберг организовал в Сан-Франциско коммуну битников. Его литературным дебютом была поэма «Вопль» (1956), исполненная протеста против духовного гнета маккартизма. Ранняя лирика Гинзберга носит черты поэзии Уолта Уитмена с ее обличительной интонацией, верой в демократию и идеей всемирного братства. Поэма «Каддиш» [47] Заупокойная молитва (евр.) (1961) стала манифестом битничества, восхвалением «естественного» образа жизни.

Сборники «Сжатые пространства реальности» (1963) и «Новости планеты» (1968) ратуют за ничем не ограниченное выявление и развитие индивидуальности.

Поэзия Лоуренса ФЕРЛИНГЕТТИ (р. 1920)по языку проще поэзии других битников. Характерен сарказм его сборников «Картины ушедшего мира» (1955), «Кони-Айленд разрушается» (1958), «Уезжая из Сан-Франциско» (1961). Поэт не абстрагируется от политики.

К поэтам-битникам относятся также Г. Корсо, Ф. Уэйлен, Э. Дорн; к прозаикам — Дж. К. Холмс, Дж. Мандел, К. Соломон.

Битников поддерживали Г. Миллер, Н. Мейлер и др.

Роман Керуака «Биг-Сур» (1962) обозначил кризис битнического бунтарства. К середине десятилетия это литературное направление практически перестало существовать. Однако его влияние сказывается на творчестве писателей разных стран. В нашей стране воздействие эстетики битников заметно в поэзии Андрея Вознесенского, прозе Василия Аксенова.

«Что можно сказать о двадцатипятилетней девушке, которая умерла?

Что она была красива. И обладала блестящим умом. Любила Моцарта и Баха. И „Битлз“. И меня».

В начале девяностых годов мы смогли прочитать по-русски эти первые строки книги, более двадцати лет назад завладевшей умами молодежи в добрых двух десятках стран, а после ее экранизации сделавшейся еще более популярной.

Это была «История любви»

знаменитая «Love Story», которую два предыдущих десятилетия называли так даже те, кто не владеет английским языком, кто не читал романа и не видел поставленного на его основе фильма, а лишь знал, и любил, и напевал, и насвистывал очаровательную мелодию главной музыкальной темы кинокартины, которую сочинил популярный в России после фильма К. Лелуша «Мужчина и женщина» (1966) французский композитор Франсис Лэ.

ЭРИК СИГАЛ. Его «История любви» была объявлена в СССР «антикоммунистической литературной продукцией».

Познакомившись с незамысловатой и трогательной историей о любящих молодых людях, читатели журнала «Юность» могли бы поинтересоваться у профессора Я. Засурского, в чем же, анализируя в 1984 г. роман, усмотрел он его причастность к «наступлению реакционных и крайне консервативных сил в США», почему он счел «это произведение массовой культуры <...> серьезным оружием политической пропаганды и идеологической экспансии»?

Не знаю, что ответил бы Ясен Николаевич. Как не знаю, где искать порою взятые в кавычки, а порой и пересказанные цитаты из «тех критиков, которые назвали этот роман <...> „книгой, политически непристойной“»: профессор не ссылается на первоисточники, что для его научного труда (в отличие, скажем, от нашего, представляющего собой, скорее, развернутое литературоведческое эссе) не серьезно и бросается в глаза: в других аналогичных случаях — ссылки на месте!

Профессор Засурский даже подсчитал, сколько бумаги потребовалось на пятимиллионный тираж романа: жалко, мол, пятисот тонн!

(Ах, как жалко нам было роскошной мелованной бумаги, на которой такими же тиражами издавались труды Л. Брежнева и других, ему подобных, «теоретиков марксизма»! А любимая нами классика издавалась на бумаге газетной и продавалась только по талонам за сданную макулатуру, в которой было немало трудов опостылевших теоретиков...)

Не трудитесь искать ответа в тексте Э. Сигала. И не беспокойте вопросами профессора Засурского. Думаю, все станет ясно, если мы скажем, что «сын бруклинского раввина, ставший профессором Гарвардского университета» (как сообщает Я. Засурский, вероятно, желая — в духе времени — указать на его «сионистскую сущность»), Эрих Сигал состоял членом Национального совета «Корпуса мира» — «воинствующего „ниспровергателя“ коммунизма», выполнявшего свои функции в средствах массовой информации, «а главным образом, в сфере личного общения его агентов с населением зарубежных стран», как о том сказано в труде Г. Ушакова «Тайны Лэнгли» (1971).