Елена Невзглядова - Сборник статей

Под инфинитивным письмом (ИП) А.К.Жолковский понимает “тексты, содержащие достаточно автономные инфинитивы, т.е. либо

(а) абсолютные инфинитивы, образующие самостоятельные предложения ( Грешить бесстыдно, непробудно ) , не подчиненные управляющим словам (типа чтобы; можно; хочу; желание) или связкам (в отличие от Печальная доля — так сложно, / Так трудно и празднично жить) и не привязанные к конкретным лицам и модальностям (в отличие от Быть в аду нам...; Эх, поговорить бы иначе...; Мне бы жить и жить...; Не поправить дня усильями светилен...); либо

(б) однородные инфинитивные серии, зависящие от одного слова и благодаря своей протяженности развивающие самостоятельную инерцию; ср. почти целые строфы в “Евгении Онегине”, начиная с первой, описывающей характер и времяпрепровождение героя ( Какое низкое коварство / Полуживого забавлять, / Ему подушки поправлять...); две из четырех строф державинского “Снигиря” ( Кто перед ратью будет, пылая, / Ездить на кляче, есть сухари..?); и почти все “Я пришел к тебе с приветом...” Фета с его четырьмя анафорическими Рассказать” [Жолковский А.К. Бродский и инфинитивное письмо. НЛО №45, 2000, с. 187-191] .

Приведу (вслед за Жолковским) один из примеров ИП — стихотворение Саши Черного:

Само по себе наличие инфинитивов, даже в заметно большом количестве, не привело бы к возникновению термина инфинитивное письмо (как наличие большого количества местоимений вряд ли может послужить основанием для выделения текстов в отдельную категорию местоименного письма), если бы в текстах, имеющих инфинитивные конструкции, не обнаружилось определенное содержание — примечательный (и не замеченный грамматистами) семантический ореол. Семантический ореол инфинитивного письма А.К.Жолковский определяет как “медитацию о виртуальном инобытии”. Инфинитивное письмо, пишет Жолковский, “оказывается носителем особого размытого модального — “медитативного” — наклонения... Это наклонение, продукт многообразной стихотворной разработки, для практической речи нехарактерной, можно считать вкладом поэзии в обогащение естественного языка” [Жолковский А.К. Инфинитивное письмо: тропы и сюжеты // Эткиндовские чтения. Спб.: Европейский Университет, 2003, с. 252 (примеч. 5)].

В самом деле, в описанном значении инфинитивных конструкций присутствует момент трудно определимого, но от этого не менее ощутимого явления Поэзии [Указывая на “тропичность” ИП, А.К.Жолковский отмечает “одну из наиболее органичных манифестаций общепоэтической установки на “переносность” - езду в незнаемое”. Там же, с. 253]. Поэтичность — расплывчатое понятие. Вопросом Что такое поэзия? озаглавлена статья Анненского, начинающаяся со слов: “Этого я не знаю”. Однако интуитивно поэт и его читатель противопоставляют поэзию прозе — не столько словесному творчеству, сколько прозе жизни. Фет говорил, что жизнь без поэзии — кормление гончих на зловонной псарне. Поэзия предполагает особое состояние души, не всецело поглощенной повседневными занятиями, дистанцированной от реальной действительности: “Вот я иду, а рядом ты летишь / И крыльями взволнованными машешь”, — говорит Бродский, обращаясь к своей душе. Поэтическое восприятие переносит обыденные обстоятельства в иную плоскость, находит в будничном и приземленном течении жизни нечто потустороннее по отношению к практической реальности. Можно сказать, что поэзия – это и есть виртуальное инобытие субъекта.

У виртуальной реальности поэтического восприятия есть свои символы — звезды, облака, например.

сказано современным поэтом (вероятно, не без оглядки на фетовскую мысль, учитывая еще и морфологическое сходство слов конюшня, голубятня и псарня).

Душа поэта постоянно стремится к виртуальному инобытию, на свою историческую родину, свою Итаку. Перемещение происходит невольно и беспрепятственно: для въезда в эту область не требуется ни визы, ни прописки; поэт просто не замечает, что он находится и “тут” и “там” одновременно. Когда Пруст, описывая Сен-Лазар, “похожий на иные небосводы... под которым может произойти только что-нибудь страшное и торжественное, вроде отхода поезда или воздвижения креста” [Пруст М. Под сенью девушек в цвету. СПб.: “Амфора”, 1999, с. 241], — через запятую как однородные перечисляет такие разные явления, то ясно, что реальный и виртуальный мир в его сознании неразделимы. Замечательно, что Пастернаку (еще не читавшему Пруста) приходит в голову сходное сближение: “И в мае, когда поездов расписанье / Камышинской веткой читаешь в пути, / Оно грандиозней Святого писанья, / Хотя его сызнова всё перечти”.