Сергей Сивоконь - Веселые ваши друзья

Писатель не высказывает этого прямо, но показывает: такой человек мог пойти очень далеко! Из таких быстро наглеющих скромняг вырастают личности самые неприятные.

Уже то, что Глеб заранее все обдумал, а затем — руками закоренелого уголовника — хладнокровно осуществил свое, может, и неподсудное, но по существу подлинно уголовное дело (он хотел, чтобы ребята, застряв в подвале, вернулись домой за полночь, а измученные долгим ожиданием родители возмутились и изгнали из школы новую учительницу, якобы разрешившую им поездку на дачу), говорит о его больших, очень больших возможностях, и, разумеется, самого худшего плана. Ведь и новую учительницу он хотел убрать из школы потому, что она мешала его «восхождению»…

И все же самой неприятной фигурой этой «веселой» повести кажется мне даже не Глеб, а еще одна участница литературного кружка — отличница Валя Миронова.

Не тем, разумеется, она неприятна, что отличница. Отличники бывают разные. С душой и без души. Сохранившие в себе черты, присущие «рядовым» мальчишкам и девчонкам (то есть сохранившие в себе Детство), и не сохранившие. Отличная учеба, соединенная с высокими свойствами души, дает в результате «бесконечность»: человек, как говорят, не имеет своего потолка. Он может подняться сколь угодно высоко, и людям от этого будет только польза. А вот когда пятерки даются зубрежкой или тупой, нерассуждающей исполнительностью, это…

«…Миронову я всегда представляю себе с поднятой рукой, — говорит о ней Алик, — она хочет, чтобы ей разрешили перевыполнить норму». Этим она напоминает родителей Сережи Емельянова, которые тоже, как мы помним, всё в жизни делали «как бы с перевыполнением».

Перевыполнить норму — это прекрасно. Только вот норму чего? А если тебя толкают на преступление? Тогда перевыполнение нормы будет с обратным знаком: оно будет увеличивать в мире количество подлости и преступлений.

Великий сатирик Салтыков-Щедрин заклеймил одну из верноподданнейших газет своего времени презрительной кличкой «Чего изволите?». По этому-то принципу — «чего изволите?» — и живет Миронова. Она готова идти со всеми и на все, то есть не абсолютно со всеми, а со всеми, кто в данный момент сильнее. На протяжении повести она меняет свою ориентацию быстрее, чем полицейский надзиратель Очумелов в чеховском «Хамелеоне». В литературном кружке она необычайно усердно — как говорится, глядя в рот — записывает «откровения» Святослава Николаевича («Побольше конкретных деталей, подробностей. Пусть острая наблюдательность подскажет тебе все это»); потом с таким же восторгом слушает (и тоже чуть ли не записывает!) объяснения уголовника, того самого, что уже через минуту запрет их в подвале; потом, когда командиром как-то незаметно становится Алик, она с той же готовностью слушает и его, стремясь угадать каждую его фразу… Суть ее — лакейская, она всегда готова служить истово, «с опережением», угадывая желания «шефа». Хорошо как «шеф» попадется хороший, а если нет? Тогда подобного сорта люди становятся страшнее самого «шефа». В годы оккупации такие первыми шли к врагу, предлагая свои услуги, и их искреннее рвение оплачивалось кровью тысяч невинных жертв.

Вот и скажите теперь, что это не самый страшный образ в «Повести Алика Деткина»…

Но как же случилось тогда, что при наличии таких крайне неприятных героев повесть все же кончается благополучно?

Да потому, что здесь есть и люди по-настоящему замечательные. Мыслящие и честные. Они идут от жизни, а не от слепого «идолопоклонничества» и потому оказываются сильнее.

Больше всего это относится к учительнице Нинели Федоровне, сменившей Святослава Николаевича. Несколькими насмешливыми фразами она разрушает тот пьедестал, на котором — в воображении ребят — возвышался Глеб Бородаев-старший. Она «увидела огромную фотографию и спросила:

— А кто это такой Гл. Бородаев?

Мы просто похолодели и приросли к своим партам. Только Миронова не растерялась. Она любила подсказывать учителям. И тут тоже подняла руку, встала и объяснила:

— Бородаев — наш знатный земляк. Он творил во второй четверти этого века.

— А что он творил? — спросила Нинель Федоровна.

— Разные произведения, — ответила Миронова. — У нас есть литературный кружок его имени.

— Имени Бородаева?! — Нинель Федоровна рассмеялась».

Сознание новой учительницы не затуманено ложными ценностями, она понимает истинную меру вещей. И не без остроумия предлагает взамен изучения Бородаева, творившего «во второй четверти этого века», начать изучение литературы «с первой четверти прошлого века. С Пушкина, например…»