Елена Капинос - Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

И Вукол стоял в прихожей, плакал и жаловался, что сын бьет его, с размаху кланялся горничным и просил чайку – хоть щепоточку.

〈…〉

И видно было, что его самого трогает… то, что он когда-то каждый день пил чай и привык к нему.

〈…〉

Воротясь в поле, в свою ледяную избу, Вукол, пользуясь отсутствием сына, вытащил из-под лавки позеленевший самовар, набил его ледяшками, намерзшими в кадке, наколол щепок, жарко запалил их, окунув сначала в конопляное масло. И скоро, под дырявой, проржавевшей трубой, самовар буйно загудел, заполыхал, и старик, все подогревая его, уселся пить (5; 20).

«Зимний сон» – это одна из «дворянских элегий», написанных в том же ключе, что и рассказы «В поле», «Антоновские яблоки», «Золотое дно», «Грамматика любви», «Несрочная весна», «Последнее свидание» и мн. др. На периферии элегий нередко оказываются сюжеты разорения, гибели имения, нищеты и смерти хозяев дома. Эти сюжеты у Бунина имеют не только «дворянский», но и «крестьянский» изводы: зачастую бунинский герой, выйдя из народа, неся в своем родовом прошлом опыт крепостной неволи, неимоверными усилиями сколачивает небольшое состояние, обретает независимость, но затем оказывается, что он не хочет и не может удерживать в своих руках обретенное. Сберечь и приумножить достигнутое не в силах и наследники: их либо нет вообще (как у Тихона Ильича в «Деревне»), либо они со страстью проматывают родительское состояние, при этом ненавидя родителей («Я все молчу»), либо родителям приходится платить за свое благополучие детьми («Хорошая жизнь»). В «Зимнем сне» сильнейшее напряжение между разорившимся отцом и его обездоленным сыном находит крайнее разрешение: сын убивает отца, и отцеубийство символизирует как общее разорение России, так и кровавый переворот, совершающийся в стране [174]. «Зимний сон» – это последний рассказ Бунина, напечатанный в 1918 г. в Москве накануне отъезда писателя в Одессу. Что предвещает предстоящий отъезд Бунина – еще никому, в том числе и самому писателю, не известно (окончательное решение об эмиграции было принято И. А. Буниным и В. Н. Буниной позже), но рассказ как бы аккумулирует в себе страшные предчувствия собственной, еще только решающейся, судьбы, и, конечно, решающейся судьбы России. В том же году в одном из своих писем к А. Б. Дерману, написанном уже из Одессы, Бунин, одержимый волнением за родных, в особенности за брата Юлия Алексеевича Бунина, рассказывает о своих снах этого времени: «Тяжкие сны и нас с Верой одолевают. Все родные, близкие снятся – измучена душа донельзя!» [175].

Однако трагическая тема не развернута в «Зимнем сне» последовательно, а лишь фрагментарно намечена и восстанавливается в общих чертах на фоне других текстов Бунина, а также из исторического и биографического контекста его творчества, и составляет только один из многих семантических сегментов рассказа. Этот сегмент, описывающий судьбу разорившегося богача Вукола, подобно сну Ивлева, не имеет четких границ, он не заканчивается на фразе «мгновенно отдал Богу душу», а вмещается и в пейзажный пласт рассказа, и в его эротическую линию со свиданием Ивлева и учительницы. Не покидая своего теплого кабинета, Ивлев как будто проникает в ледяную избу, видит аккуратные и радостные приготовления Вукола к последнему чаепитию и обретает необъяснимую с точки зрения логики связь с этим человеком и его смертью. С другой стороны, смерть Вукола описана так, что лицо, чувства Ивлева, его возможное присутствие полностью скрыто, субъектность преодолена настолько, что заставляет вообще забыть о сновидце, который, будучи «всевидящим оком», совершенно не способен вмешаться в трагический ход событий, свершающихся не по его воле и без его участия.

Остается неуловимой семантика наречия «тогда», которое, тоже вопреки всем законам логики, следует сразу за убийством, происходящим где-то в отдалении от сновидца-рассказчика и имеющего совершенно независимые от него причины. Смерть Вукола почему-то освобождает не убийцу, а Ивлева, которому дается возможность исполнить мечту о встрече с учительницей:

…он мгновенно отдал Богу душу.

Тогда Ивлев велел запрячь в бегунки молодую, горячую лошадь.

Был розовый морозный вечер, и он оделся особенно тепло и ладно, вышел, сел, и санки понесли его по выгону к школе.

На крыльцо тотчас вышла весь день поджидавшая его учительница (5; 20).

В следующей части «Зимнего сна» Ивлев вместе с учительницей мчится в санях ко гробу мертвеца, а затем герои вдвоем продолжают свой путь… в Гренландию. Здесь еще больше усиливаются и уплотняются балладные мотивы [176]. Как известно, не только кровное, но и поэтическое родство с В. А. Жуковским переживал Бунин [177], и балладные сюжеты и акценты свойственны многим его прозаическим фрагментам. Поездка Ивлева и учительницы в избу мертвеца-Вукола и дальнейший путь в Гренландию вбирает в себя балладный страх пути в неведомый мир. Классическая литературная баллада, следы которой повсюду обнаруживаются в прозе Бунина, обладает целой гаммой эмоций, свойственных только этому жанру, и каждая балладная эмоция столь сильна, что как бы отделяется, существует независимо от сюжета. Таков, к примеру, «балладный страх». Сильнейшим потенциалом в балладе обладает также мотив соединения возлюбленных, традиционно разлученных войной, родовой враждой, смертью одного из героев, но в прозу Бунина балладные мотивы включены не прямо, они всегда сильно растушеваны. Так, по сюжету «Зимнего сна» учительница и Ивлев просто отдалены друг от друга, между ними нет любви, может быть, они даже не знакомы, но балладный антураж сна сам по себе способен индуцировать любовь между героями, которая сильнее, чем страхом разлуки, обогащена упоением несбывшегося (не сбывшаяся, а только возможная любовь, не успевшая еще «расцвести», воплотиться, входит в число самых плодотворных бунинских тем). Таким образом, над любовью Ивлева и учительницы смерть витает ничуть не меньше, чем над Вуколом: не сами герои, а их любовь поставлена перед лицом небытия.