Но мораль тридцатых годов требовала, чтобы все мы были спартанцами, а сегодняшняя требует, чтобы все мы были сибаритами.
1989
Как
отучиться говорить слово «верно»
Сейчас ведется борьба за искоренение штампов в разговорном итальянском языке. Одно из таких слишком часто встречающихся слов слово «верно». В последнее время все стали говорить «верно», чтобы выразить согласие. Эту моду породили первые телевикторины, в которых обозначение правильного ответа всегда буквально переводили с английского that’s right, that’s correct. Таким образом, употребляя слово «верно», вы не погрешите против точности, разве что покажете всем, что выучили итальянский язык по телевикторинам. Произносить слово «верно» — все равно что гордо выставлять на книжной полке в гостиной энциклопедию, которую, как всем известно, выдают в подарок при покупке стирального порошка.
Чтобы помочь людям, желающим избавиться от привычки к этому слову, предлагаю серию вопросов или утверждений, на которые сегодня обычно отвечают «верно» (а в скобках я помещаю альтернативный ответ).
Наполеон умер 5 мая 1821 года. (Браво!) Извините, это площадь Гарибальди? (Да.) Алло, можно Марио Росси? (Извините, кто звонит?) Алло, это Марио Бьянки, можно Марио Росси? (Я слушаю.) Значит, я должен доплатить еще десять тысяч лир? (Да, десять тысяч.) Как вы сказали, доктор? СПИД? (Да, к сожалению.) Вы позвонили в передачу «Кто его видел?», чтобы сообщить, что встретили человека, который разыскивается? (Как вы догадались?) Это полиция: вы синьор Росси? (Карла, кейс нашелся!) Ты не носишь трусики! (Наконец-то заметил!) Вы хотите выкуп в десять миллиардов? (А как иначе я оплачу установку телефона в машине?) Если я правильно понял, ты подписал необеспеченный чек на десять миллиардов и вписал туда меня в качестве поручителя? (Я восхищен твоей проницательностью.) Как, посадка уже закончена?! (Видите вон ту серебристую точку в небе?) Вы говорите, что я негодяй? (Прямо в яблочко!)
В общем, скажете вы мне, вы нам советуете никогда не говорить «верно»?
Верно.
1990
Как
предотвратить ущерб, который могут причинить вдовы
Вполне может быть, дорогой писатель или писательница, что вам безразлично мнение потомства, только я в это не верю. Каждый, кто берется за перо, даже если он в шестнадцать лет пишет стишки про шелестящий лес или до самой смерти ведет дневник с записями типа «сегодня был у дантиста», надеется, что для потомков его наследие станет сокровищем. Но пусть бы даже он жаждал забвения: сегодня издатели замечательно умеют находить забытых авторов второго ряда, в том числе и не написавших ни строчки.
Известно, что потомки — народ прожорливый и не слишком разборчивый. Ценность найденного текста не имеет значения: тут все идет в дело. А потому, о писатели, опасайтесь того, что потомки могут сделать с вашим наследием. В идеале следовало бы оставить в пределах досягаемости только тексты, которые вы еще при жизни сочли достойными публикации, и день за днем уничтожать все остальное, включая наброски и черновики. Однако наброски бывают нужны для работы, а смерть может прийти внезапно.
При таком варианте главная угроза — публикация неизданных текстов, из которых может явствовать, что вы были полным идиотом; а если каждый перечитает записи, сделанные им в блокноте накануне, такой риск будет очень велик (еще и потому, что записи в блокноте всегда делаются без всякой связи с происходящими событиями).
Если после вас не останется записей в блокноте, следующая по значению угроза — многочисленные конгрессы, посвященные вашему творчеству, которые начнут проводить сразу же после вашей смерти. Каждому писателю хотелось бы, чтобы ему посвящали эссе, дипломные работы, выпускали комментированные издания его сочинений, но все эти труды требуют времени и мотивации. Конгресс, организованный сразу после смерти писателя, приводит к двоякому результату: масса друзей, почитателей и амбициозных молодых людей выступают с новыми прочтениями и интерпретациями, а в таких случаях, как известно, всегда пережевывают уже сказанное, еще раз подтверждая давно существующие клише. В итоге читатели теряют интерес к писателю, чьи публикации так многочисленны и так однообразны.
Третья угроза — это возможность опубликования личных писем. Редко случается, чтобы личные письма писателей отличались от личных писем простых смертных, если только это не вымышленные письма, как у Фосколо 1. В личном письме писатель может написать: «Пришли мне слабительное» или «Люблю тебя как сумасшедший (сумасшедшая) и благодарю за то, что ты есть». Это совершенно нормально, и очень трогательно, что потомство собирает такие свидетельства того, что данный писатель (писательница) тоже был (была) человек. Хотя зачем? Неужели кто-то думал, что это был фламинго?
Читать дальше