Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

— Выйдем отсюда! Ты не должен этого видеть! Ты ещё мальчик…».

Комментаторы ПСС верно отмечают «характерный оттенок «переводного» рассказа и, в известной степени, литературной пародии». Чехонте нередко имитировал-пародировал переводную литературу. Но — загадка первая: почему в этой пародии отсутствует и намёк на юмор? «В море» — удручающе серьёзен и от этого ещё более скабрёзен и безвкусен.

Загадка вторая: почему именно этот рассказ писатель впервые подписал не псевдонимом, а полным именем?

Загадка третья и главная. Спустя восемнадцать лет известный, почтенный, авторитетнейший Антон Павлович Чехов в ответ на просьбу И. А. Бунина дать что-нибудь издательству «Скорпион», даёт не что-нибудь, а сокращённый, как бы ещё более в сторону серьёзности, рассказ «В море»! Даже первый публикатор рассказа редактор журнала «Мирской толк» уже сетовал на сальность, бессодержательность и нерусскость его. Увидев затем себя в альманахе «Северные цветы» в компании «скорпионов, ужей и крокодилов», Чехов пенял Бунину: «…зачем Вы ввели меня в эту компанию, милый Иван Алексеевич?» Тогдашняя критика (первая публикация прошла незамеченной) почти единодушно поразилась и фамилии Чехова в декадентском окружении, и свойствам рассказа, воспринятом как погоня за Мопассаном.

В альманахе «Северные цветы» рассказ Чехова под названием «Ночью» расположен между драмой 3. Гиппиус «Святая кровь» и рассказом И. Бунина «Поздней ночью». Рассказ этот совершенно небунинский, вполне символистский, и даже Вечная Тишина и Вечная Ночь в нём присутствуют. Годы спустя Бунин вспоминал и укоры Чехова, и его насмешки над декадентами, которых следует отдать в арестантские роты. Но кто же его, а особенно Чехова, заставил выступить в декадентском альманахе? Иных причин, кроме любопытства к новому, к моде, я не могу разглядеть.

А ещё — четвёртая загадка! — он включил «В море» в марксовское Собрание сочинений, куда, между прочим, не вошли замечательные рассказы «Дипломат», «Невидимые миру слёзы», «На гвозде», «Размазня», «Раз в год», «Отставной раб», «Психопаты», «Святая простота», «Глупый француз», «В Париж!», «Скука жизни», «Ты и вы», «Зараза» и другие.

«В овраге» и «Мужики» давно повенчаны критикой. Толстой, как известно, столь же высоко ценил «В овраге», как отрицал «Мужиков». Вероятно, потому что «В овраге» — не мужики, не крестьяне, а мещане, торговцы, фабричные — развращённая, безукладная, падкая на дурное среда.

Управляющий — один из постоянных социальных типов у Чехова. Особой концентрации он достигает в Шамраеве («Чайка»). Наглый распорядитель чужого хозяйства, он просто в глаза отказывает своему патрону предоставить лошадей. «Всю мою пенсию у меня забирает управляющий, — жалуется Сорин, — и тратит на земледелие, скотоводство, пчеловодство, и деньги мои пропадают даром. Пчёлы дохнут, коровы дохнут, лошадей никогда не дают». По ночам воет привязанная управляющим собака, не давая спать хозяевам, они жалуются, но собака всё воет. Почему Сорин, действительный статский советник, штатский генерал, покорно сносит издевательства собственного служащего, отставного поручика, человека крайне невежественного? Одна из загадок Чехова, перед которыми встаёшь в недоумении. Нам, людям другого века, как бы невозможно заподозрить недостоверность классика. Меж тем Бунин, так любивший А. П., почти с издёвкой писал о «Вишнёвом саде», якобы вырубаемом кулаком Лопахиным. Могли указать на то, что Чехов недостоверен, любивший его Толстой или не любившая его Ахматова.

Насколько Антон Павлович был склонен к натяжкам, преувеличениям? Или — почему в его произведениях вдруг являются ситуации, сцены, слова, которые заставляют усомниться в их правдоподобии? Почему в пьесах его персонажи говорят друг другу в лицо вещи невозможные? Так, в «Иванове» окружающие, прежде всего князь Шабельский, грубо и плоско, а главное, безостановочно дразнят Сарру еврейским происхождением, а она словно бы и не замечает? Почему в «Чайке» в ссоре Аркадина и Треплев, мать с сыном, обзываются — не как кухарки, не как извозчики, хуже — как люди, которым далее терять нечего, но затем, как ни в чём не бывало, продолжают прежние отношения?

Когда невозможные вещи говорят в лицо герои Достоевского, не возникает подобного вопроса, настолько законы его мира определяют и даже не просто объясняют, а подготавливают самые невозможные речи и поступки. В театре же Чехова (иногда и в прозе) скучноватые, воспитанные в приличии, холоднокровные господа вдруг высказываются с той степенью распашки сокровенного, которая необъяснима.