Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

К двадцати пяти годам мир сузился до моих знаний о нём.

Декабрь. Мороз. Весь город — ватный. Низкое снежное небо спускает редкие медленные снежинки — каждая сама по себе.

На Воскресенском кладбище тихо и глухо. Весь шум Новой дороги исчез сразу, хоть она в двух шагах, за забором. Глядят портреты покойников. Разное чувство вызывают могилы. Почему-то больше всего действуют на воображение могилы молодых людей двадцатых годов. Почему? Летние захоронения. Лена Жилковская, 12 мая 1926 года, 17 лет. Появляется тот неуловимый и от этого особенно полный образ, который невозможно выразить прозой: солнечный день, город с утра в слабой мгле с запахом озона, юная покойница, цветы, на кладбище поют птицы, перелетая по-некрасовски с куста на куст…

Неприятное чувство от могил ровесников, но ещё более тяжёлое от детских могил. Если первое — просто страх смерти, то второе — многозначное, причём есть в нём и нечто светлое, а ощущать его страшно. Чисто познавательный интерес вызывают большие памятники духовенству, генералам, евреям-врачам, жёнам тузов.

Записи 1972 года

Некогда — а почему-то в моих воспоминаниях это «некогда» почти всегда старшие классы или первые курсы? — попал нам в руки сборник задач по уголовному праву и надолго сделался излюбленным чтением.

Нет, мы вовсе не смаковали примеры преступлений, но то, как были написаны задачи, выдавало, по нашему мнению, недюжинное чувство юмора его составителей. До сих пор помню наизусть: «Кинорежиссёр Даварет катался в городе Богородске на мотоцикле. Лошадь, управляемая членом сельхозартели “Красный пахарь” Козелковым, испугавшись мотоцикла, понесла и сбила с ног несовершеннолетнюю Клаву Верёвкину».

Мы задыхались от смеха, воображая кинорежиссёра Даварета, который зачем-то катался на мотоцикле в городе Богородске, чем погубил несовершеннолетнюю Клаву Верёвкину. Спустя годы я прибрёл-таки, правда, уже иных лет издания, задачники по уголовному праву и уголовному процессу.

«Пенсионер Лаевский обратился в милицию с письменной жалобой на электромонтёра Католикова… <���…> Католиков дважды угрожал ему убийством, заявив в первый раз, что он “переделает ему голову на рукомойник”, а затем угрожал ему «помочь не дожить до первого полёта на Луну». Кроме того, Католиков угрожал соблазнить племянницу Лаевского, за которой ухаживает, заявляя, что ей пора иметь детей, которые должны быть похожи не на дядю, а на него, Католикова».

«В районе было совершено изнасилование. Подозрение пало на Ситника, который был арестован и под конвоем доставлен к следователю Ларину для допроса. Ситник отрицал своё участие в преступлении. Тогда Ларин обратился к милиционеру со словами: “Выведите его и расстреляйте там же, где вчера расстреливали”, Ситник испугался и дал следователю показания о том, что изнасилование совершил он».

Читая это, хочется быть Гашеком.

Был у меня дядя по матери, ленинградский художник Франц Заборовский, в свою очередь по матери, моей бабушке, поляк. Был Франц человеком очень честным, вспыльчивым, вздорным, нетерпеливым и много пьющим.

Он хорошо начинал. После Академии художеств, которую он окончил вскоре после войны, Франц входил в силу как художник-монументалист, расписывал такие престижные здания, как один из павильонов ВДНХ («Рыболовство»), помпезный железнодорожный вокзал в восстанавливающемся Сталинграде и другие. Его главною темой были море, Волга, моряки, рыбаки, лодки, суда. Он и сам был, что называется, заядлым рыбаком, но, увы, его сверхживой темперамент не позволял ему даже и здесь добиться хороших результатов. При отсутствии клёва он тут же бросал место, переходил на другое, третье и т. д.

По его нраву и пристрастию к напиткам с ним вечно приключались неприятные истории.

То, возвращаясь домой, естественно подшофе, Франц не желает обходить группу молодёжи, стоящую на углу проспектов по-тогдашнему Грибоедова и Майорова, то есть Екатерининского и Вознесенского. Тротуары там узенькие, и большому грузному Францу пройти тесно. Он пихает молодёжь и спрашивает: «Зачем вы, стиляги, здесь торчите?» Рассказ об этом и других происшествиях он заканчивал стереотипно: «Очнулся я, конечно, в больнице».

То в знаменитой «Щели» — крохотной распивочной в гостинице «Астория», он за выпивкой чуть не затеет драку с толстеньким дядькой, обвинив его в полном непонимании музыки, пока кто-то не сообщит ему: «Это Василий Павлович Соловьёв-Седой».