Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

И каким историческим варварством отдаёт от всех этих поисков братьев по миру для какого-то против кого-то объединения. Славянские ль ручьи… А ведь Пушкин допускал вариант не только слияния, но иссякания «общего моря» а уж нам-то, после двух великих войн, заблуждаться о каком-то там историческом братстве славян, цену которому блестяще показал ещё Ярослав Гашек в романе на все времена «Похождения бравого солдата Швейка»… И неужто мне Ян из Варшавы или Богдан из Львова ближе приятеля-татарина или собутыльника-еврея ближе, чем?

Особым родом чтения у провинциальных писателей был информационный бюллетень Союза писателей. Ах, бюллетень, бюллетень, лучше бы тебя не издавали. Или не присылали. Траурным пеплом подёргивались взоры и лики провинциальных бедолаг, читающих про обладателей таких же членских книжек, как и у них, но… Вот Дни литературы в Дагестане, прибыла делегация. Звучат кавказские мелодии, зеленеет тёплая каспийская волна, а барашек-шашлык, а коньяк дербентский? А уважение окружающих? А вереница чёрных «Волг», направляющихся в прохладную долину, где уж курятся дымки…

Сглотнёт табачную слюну член Союза, перелистнёт страницу, а там итоги конкурса на лучшее произведение о… ну, скажем, о работниках милиции, а наш читатель бюллетеня не один очерк наваял о гаишниках с тех пор, как купил «Запорожец», но не бывать ему лауреатом, нет! А сердце бьётся сильнее, потому что приближается самый горестный раздел — о поездках членов СП за рубеж. В мае за рубежом побывали: мать моя мамочка, Михалков, раз, два, три, три раза, и не просто в ГДР, а «с заездом в Западный Берлин» — так он ради этого заезда и выезжал! А Евтушенко!.. Штаты, Англия, опять Штаты, и цель — творческие вечера. Или — по приглашению издательства такого-то. Пальцы загибаются, их на руках уже не хватает, так что подсчёт невольно продолжается и в ботинках, и получается, что Михалков с Бондаревым или Евтушенко с Рождественским вовсе из-за бугра не вылезают! Да что Евтушенко! Ещё обиднее, когда свой же парень, море водки выпили, и поэтик-то никому неизвестный, а вот в столицу перебрался, фиктивно женился, жил по углам, но влез то ли в приёмную комиссию, то ли в партбюро секции, и гляди: в составе делегации, хоть в Того, хоть в Конго, но мелькает.

Вспомнит наш герой, как в позапрошлом году накопил деньжат на Болгарию, как не хотели с женой вдвоём выпускать, пришлось в обкоме лбом о пол стучать, как красные червонцы в трусах сверх положенного провозили, как баба в софийском универмаге одеревенела, как копейки их поганой, стотинки, на вино жалела, вспомнит всё это, получит деньги за выступления на полевом стане колхоза имени XIX партсъезда и прямым ходом в ресторан «Европа» на второй этаж, где и водку, и пиво в графинах подают, и — до упора, не то что на партсъездовские, но и в долг, а то и вплоть до личного дела по поводу бумаги из милиции. Вот вам и «Информационный бюллетень»!

Окуджава в годы моей юности был символом полузапретности, пение его свидетельствовало о принадлежности к свободомыслящей среде.

На наш выпускной вечер (1965 год) был приглашён духовой оркестр, по знакомству: отчим моего одноклассника играл, на чём он играл? такой толстый, словно бы пучок коротких серебряных удилищ с высунувшимся из пучка чёрным соском дуделки, или как бы маленькая лилипутская ракета… Может быть кларнет? Может быть.

Оркестр торжественно расположился в актовом зале с гоношённым, но натёртым паркетом. Он был пуст. Мы, радостной толпою идиотов, отчётливо сознавая собственный протестантизм, нонконформизм и прочие слова, каковых мы не знали, но всё, что против, чрезвычайно нас соблазняло, стояли в тускло освещённом коридоре первого этажа, напротив с одной стороны кабинета биологии, а с другой мужского туалета, вокруг Сашки Лебедева по прозвищу Сандро, и под его гитару упоённо орали Окуджаву. Терпеливые учителя подходили к нам и, послушав с натянутой улыбкой про Ваньку Морозова или про Наденьку в спецовочке, приглашали нас в зал. Кажется, это безобразие продолжалось довольно долго, мы отходили выпивать (в физический кабинет, где было где спрятать бутылки), поднимались в зал, чтобы вернуться к туалету и со смехом рассказать другим, остававшимся на месте идиотам, что там танцуют шерочка с машерочкой — преподавательница биологии со старшей пионервожатой. Все родимые пятна оттепели, младшими детьми которой мы успели сделаться, были налицо.

Мы, конечно, не рассуждали, но ощущали, что Окуджава и военный оркестр — антиподы. То был 1965 год. А с какого года репертуар военных труб не обходится без исполняемой как марш — и какой марш! — песни Булата Шалвовича из кинофильма «Белорусский вокзал»?