Константин Фрумкин - Анатомия научно-фантастического рассказа

Ситуации меняется к концу 50-х-началу 60-х годов, и тут прежде всего следует указать на три обстоятельства.

Во-первых, в советском искусстве зарождается мощная «шестидесятническая» гуманистическая струя, и фантастика также оказывается подчиненной этой задаче — задаче переработки всей культуре в духе нового гуманизма.

Во-вторых, авторитет и успехи науки уже перестали вызывать удивление и восхищение, они стали банальностью — и поэтому для фантастики стала не интересна задача пропагандировать науку — скорее, речь шла об исследовании ее «экстремальных зон».

В-третьих, само человечество столкнулось с «глобальными проблемами», что тоже отразилось на оптимизме фантастов.

В 50-х — начале 60-х годов в русском научно-фантастическом рассказе произошла и тематическая революция — к теме удивительных научных открытий и изобретений добавились темы инопланетян, выживших ископаемых или фантастических животных, первобытных людей и путешествий во времени.

А кроме того после 60-х годов фантасты «обнаружили», что открытие или изобретение может оказаться несовершенным, у него могут вскрыться глобальные, опасные для всего общества, непредвиденные последствия. Такую стратегию интеграции фантазма в сюжет можно назвать рефлексивной, поскольку она предполагает осмысление и рефлексию последствий «чуда». Так, в рассказе Дмитрия Биленкина «Париж стоит мессы» (1980) открытие антигравитации оказывается чревато странным побочным эффектом — кожа людей, находящихся рядом с антигравитационной машиной, приобретает зеленый цвет. Зеленый цвет кожи оказывается платой, которую человечеству предстоит заплатить за пользование преимуществами антигравитации — и это частный случай более общей темы: платы за научное открытие, цена открытия.

Цена бывает очень велика и иногда предполагает жертву — в буквальном смысле слова «трагическую жертву». Так, в «Частных предположениях» братьев Стругацких (1959) возможность вернуться из межзвездной экспедиции еще при жизни своих родных и близких может быть куплена космонавтами только ценой огромных, длительных и мучительных перегрузок — буквально ценой адских мук. В «Живой воде» Григория Тарнаруцкого (1978) врач отдает жизнь, карьеру, личное счастье и здоровье для разработки «живой воды», но запрещает использовать открытый эликсир для спасения его собственной жизни. Самопожертвование ученых было вообще важной темой тогдашней культуры — тут можно вспомнить знаменитый фильм «9 дней одного года» и дважды экранизированный роман Даниила Гранина «Иду на грозу». Знаменитый рассказ Стругацких «Шесть спичек» (1959), в сущности, посвящен самой теме права на самопожертвование.

В НФ-рассказе второй половины ХХ века жертвой научной разработки часто становится ее создатель: в истории научно-фантастических рассказов на протяжении всего ХХ века и даже позже мы видим, как изобретения обращают свою мощь против изобретателя — разыгрываются извечные сюжеты про Фауста и ученика чародея. Изобретатель гибнет при испытании своего изобретения («Рог изобилия» Владимира Григорьева, 1964, «Закон сохранения» Романа Подольного, 1980), испытания на себе приводят к непредсказуемым последствиям для здоровья («Письмо» Романа Подольного, 1981), впрочем, последствия — например, в форме потери памяти — может почувствовать целый город («Настой забвения» Кира Булычева, 1989). Иногда трагические последствия использования изобретений возникают вследствие ошибки или случайности — так, воспользовавшись календарем прошлого года, герой «Любви и времени» Ильи Варшавского (1970), составляя маршрут прилета своей возлюбленной, ошибается на один день и отправляет ее «во вчера». Однако чаще момент расплаты встроен в структуру самого изобретения: ускорить время полета можно только ценой перегрузок («Частные предположения Стругацких»), замедлить время в одном месте можно только ускорив в другом и чтобы в нем обязательно находился человек («Закон сохранения» Роман Подольного), увеличение умственных способностей человека ослабляет его моральные и духовные качества («Тревожных симптомов нет» Ильи Варшавского, 1964, «Программа на успех» Александра Силецкого, 1988).

Если же попробовать назвать рассказ, который мог бы служить символическим выражением этой литературной стратегии, то стоило бы прежде всего вспомнить «Четвертую производную» Дмитрия Биленкина (1976). Само название рассказа говорит именно о последствиях научных разработок — а также о последствиях последствий, о многоступенчатой системе «вызовов и ответов» (каждая производная — новое последствие). В рассказе говорится о «Магнитном мешке» — обладающей искусственным разумом системе защиты Солнечной системы от последствий запусков межзвездных фотонных ракет.