Джордж Стайнер - Толстой и Достоевский. Противостояние

Насколько я могу судить, влияние Гражданской войны в США — или, скорее, влияние ее приближения и последствий — на американскую атмосферу не получило должной оценки. Гарри Левин предположил, что мировоззрение По было затуманено предчувствиями неминуемой судьбы Юга. Лишь постепенно мы начинаем осознавать, сколь радикальную роль сыграла война в сознании Генри Джеймса. Отчасти именно из-за нее мы видим восприимчивость Джеймса к демоническому и деформирующему, которая сделала его романы глубже и вынесла их за пределы французского и английского реализма. Но в еще более общем смысле можно сказать, что искусство Америки отразило нестабильность ее общественной жизни, мифологию насилия, присущего пограничной ситуации, и сосредоточенность на военном кризисе. Все эти факторы внесли свою лепту в то, что Д. Г. Лоуренс назвал «наивысшей точкой экстремального сознания». Он говорил о По, Готорне и Мелвилле. Однако его слова равно применимы к «Веселому уголку» и «Золотой чаше» [35] Произведения Генри Джеймса (1908 и 1904, соответственно). .

При этом элементы, которые в случае с Америкой можно считать хоть и сложными, но все же порой маргинальными, в России XIX столетия представляли собой фундаментальные реалии.

За исключением гоголевских «Мертвых душ» (1842), гончаровского «Обломова» (1859) и тургеневского «Накануне» (1859), расцвет русской прозы пришелся на период от отмены крепостного права в 1861 году до первой революции 1905 года. По творческой мощи и частоте проявления гения эти сорок четыре года могут сравниться с Афинами времен Перикла и с Англией времен Елизаветы и Иакова. То время считается одной из высочайших эпох человеческого духа. При этом несомненно, что русский роман был зачат под единым знаком исторического Зодиака — знаком надвигающегося переворота. От «Мертвых душ» и до «Воскресения» (главный образ здесь проявляется, даже если просто наложить два заголовка друг на друга) русская литература отразила грядущий апокалипсис:

«она полна предчувствий и предсказаний, ей свойственна тревога о надвигающейся катастрофе. Многие русские писатели XIX века чувствовали, что Россия поставлена перед бездной и летит в бездну. Русская литература XIX века свидетельствует о совершающейся внутренней революции, о надвигающейся революции» [36] Н. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. .

Взглянем на главные романы: «Мертвые души» (1842), «Обломов» (1859), «Отцы и дети» (1861), «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1868–9), «Бесы» (1871–2), «Анна Каренина» (1875–7), «Братья Карамазовы» (1879–80) и «Воскресение» (1899). Это — пророческая серия книг. Даже роман «Война и мир», который придерживается, скорее, мейнстрима, завершается намеком на предстоящий кризис. С проницательностью ветхозаветных провидцев русские писатели XIX столетия осознавали надвигающуюся бурю и провозвещали ее. Нередко — как это было в случае с Гоголем и Тургеневым — пророчества шли вразрез с их собственными социально-политическими инстинктами. Но их представления подавлялись неизбежностью беды. Фактически русская литература — это расширенная интерпретация знаменитых слов Радищева, произнесенных в XVIII веке: «Душа моя страданиями человеческими уязвлена стала».

Ощущение преемственности и навязчивого видения можно передать, немного пофантазировав (это лишь игра воображения). Легендарная гоголевская тройка несется вперед через землю мертвых душ; герой Гончарова осознает, что ему нужно подняться и перехватить вожжи, но он фаталистически отказывается; в одном из городков «N-ского уезда», хорошо знакомого читателям русской прозы, тургеневский Базаров взял в руки плеть; в нем проявляется будущее — очистительное и смертоносное завтра; зараженные безумием и стремящиеся пустить тройку в бездну Базаровы являют собой тему «Бесов»; в нашей аллегории имение Левина из «Анны Карениной» может служить образом кратковременной передышки, где можно было бы проанализировать и, осмыслив, разрешить все проблемы; но поездка уже достигла точки невозврата, и нас несет к трагедии Карамазовых, которая — в масштабе частной жизни — предвосхищает грандиозное отцеубийство революции. В итоге мы доходим до «Воскресения» — странного, несовершенного и всепрощающего романа, чей взгляд устремлен за границы хаоса, навстречу грядущей благодати.

Маршрут этой поездки лежит через мир слишком бесформенный и трагический для инструментов европейского реализма. В письме Майкову, написанному в декабре 1868 года (у меня еще будет повод к нему вернуться), Достоевский восклицал: