Кирилл Домбровский: Наука и фантастика в романах Жюля Верна

Жюль Верн жил в ту переменную эпоху, когда наступивший промышленный переворот резко менял весь уклад жизни европейцев. Он родился в 1828 году, за четыре года до того, как во Франции пошел первый поезд, а на склоне лет писатель мог уже ездить в автомобиле, смотреть кино, читать в газетах восторженные сообщения о первых успешных полетах аэропланов. На протяжении одной человеческой жизни коренным образом изменились условия быта и, главное, отношение общества к новейшим достижениям науки и техники. В конце прошлого столетия каждое сообщение о том или ином успехе в этой области, о каждой, даже неудачной, попытке взлететь над землей или опуститься в глубины моря вызывало шумный отклик прессы и живой интерес читающей публики. Человечество конца XIX века уже поверило в науку, в ее колоссальные возможности и ждало от нее подчас много больше, чем она могла дать на самом деле.

А ведь еще так недавно, в начале века, когда были живы остатки традиций галантного времени последних Людовиков, попытки многих ученых привлечь внимание к своим, даже вполне удавшимся, изобретениям встречались полным равнодушием. Так было, например, с Робертом Фултоном. Построенное им первое в мире паровое судно 9 августа 1803 года проплыло вверх по Сене со скоростью около четырех миль в час. Но это, по тем временам совершенно фантастическое зрелище оставило равнодушными и парижскую публику и весьма авторитетную комиссию Парижской Академии наук. Между тем членами Академии были тогда Ампер, Монж, Био, Лаплас и другие ученые, чьи имена памятны нам еще по школьным годам. Наука начала века сама еще не очень верила в свои силы. Пароход для нее был слишком далеким будущим. Чего же можно было тогда ожидать от простых парижан, толпившихся по берегам Сены? По свидетельству очевидцев, они равнодушно глазели на самодвижущийся корабль и с обывательским безразличием задавали недоуменный вопрос: «А зачем это нужно?» Во времена парусных фрегатов и почтовых карет было еще рано фантазировать о том, что меньше чем через столетие весь мир обовьют стальные рельсы, по которым будут мчаться поезда, а по морям поплывут, не считаясь с ветрами и штормами, гигантские паровые суда. Столь «безумная» фантазия оказалась под силу лишь исключительным личностям, каким был, например, еще в ХШ веке Роджер Бэкон. Но рационалистам начала XIX века подобные идеи казались совершенно нереальными. В пароходы и паровозы не мог поверить даже Наполеон Бонапарт — в общем, хорошо образованный и дальновидный политик. Он всячески поддерживал науки и дал 6000 франков Александру Вольта на опыты по электричеству, а Фултону — 10 000 франков на постройку подводной лодки. Но, хотя подводная лодка благополучно прошла испытания и даже участвовала в боевых действиях против английского флота, Наполеон все же отказался и от нее и от создания парового флота вообще.

Всего лишь шесть десятилетий отделяют неудачные попытки Фултона преодолеть недоверие французов к новой технике от всемирного успеха первых романов Жюля Верна, прославлявших эту же самую новую технику и неограниченные возможности Человека Разумного, человека, владеющего знанием, создающего новый мир техники, основанный на использовании машин и подчинении себе слепых сил природы.

Бурное развитие машинного производства, изменения, происходившие буквально «на глазах» общества, — все это подогревало интерес к ближайшему будущему, к тем чудесам, которые оно готовит. Поэтому так велико влияние Жюля Верна на формирование сознания, на вкусы и пристрастия многих поколений, особенно тех, чья молодость приходится на конец прошлого и начало нашего столетия. Романами Жюля Верна зачитывались будущие прославленные ученые, писатели, изобретатели, имена которых сегодня известны всему миру. О нем с благодарностью вспоминают и Лев Толстой и Юрий Гагарин, Максим Горький и Дмитрий Менделеев. Герберт Уэллс, говоря о Жюле Верне, замечает: «В его произведениях речь почти всегда идет о вполне осуществимых изобретениях и открытиях, и в некоторых случаях он замечательно предвосхитил действительность. Его романы вызвали практический интерес: он верил, что описанное им будет изобретено. Он помогал своему читателю освоиться с будущим изобретением и понять, какие оно будет иметь последствия — забавные, волнующие или вредные».

Девятнадцатый век часто называли «веком пара и электричества». Это верно, но только отчасти. В энергетике тогда почти безраздельно господствовали паровые машины, а по практическому использованию электричества были сделаны лишь самые первые робкие шаги. Несмотря на то, что работоспособный электродвигатель был построен Б. С. Якоби еще в 1838 году, даже спустя полстолетия, в 1890 году мощность электродвигателей в промышленности все еще не превосходила 5 % от общего количества всех других, главным образом паровых, двигателей. Цехи заводов опутывало множество ременных передач, передающих вращение от главной паровой машины к валу трансмиссии, а от нее к каждому станку. Эта картина фабрично-заводского цеха начала существенно меняться лишь в двадцатых годах нашего века, когда получил распространение индивидуальный электрический привод к каждому станку. А на железных дорогах паровоз господствовал до последнего времени.