Андрей Ранчин - Путеводитель по поэзии А.А. Фета

Стих «Бледный блеск и пурпур розы» ранней редакции «проигрывает» более позднему варианту «В дымных тучках пурпур розы»: в первоначальном варианте происходит манерное нагнетание цветовых образов: за одним (указывающим на лунный свет) следует сразу другой — метафора (обозначающая рассветную зарю). Луна и рассвет в этой строке даны вместе, объединены во времени, из-за чего изображение ночного свидания лишено той динамичности, которая есть в редакции 1856 г. (переход от ночи к утру). Уточнение «в дымных тучках» («В дымных тучках пурпур розы»), появившееся в редакции 1856 г., придает картине пробивающейся зари более отчетливую изобразительность [26] Граф Л. Н. Толстой отмечал манерность этого образа (запись его секретаря В. Ф. Булгакова запись от 16 февраля 1910 г.): «Лев Николаевич продекламировал стихотворение Фета „Шепот, робкое дыханье…“. — А ведь сколько оно шума наделало когда-то, сколько его ругали!.. Но в нем одно только нехорошо и не нравится мне: это — выражение „пурпур розы“» [Булгаков 1989, с. 79]. . Строка «Речь — не говоря», выражающая излюбленный фетовский мотив безмолвной речи и невозможности запечатлеть тонкие и глубокие чувства в словах, повторяет смысл, уже выраженный в первой строке («шепот сердца») и нарушает динамику картины свидания [27] В. А. Кошелев указал на неоправданность совмещения в описании зари двух красок (красно-розовой — «пурпур розы», и желто-золотистой — «отблеск янтаря») [Кошелев 2001а, с. 172]. Но отблеск янтаря — это обыкновенный на закате и восходе цвет облаков, окрашенных солнечными лучами (М. Л. Гаспаров предполагает, что слово отблеск указывает на отражение в воде ручья, но такое понимание не является обязательным). У Фета встречаются примеры с упоминанием золота зари, правда, вечерней, а не утренней: «Золотые купола» облаков («Воздушный город», 1846); «Погорев золотыми каймами, / Разлетелись, как дым, облака» («Вечер», 1855); «…невозможно-несомненно / Огнем пронизан золотым, / С закатом солнечным мгновенно / Чертогов ярких тает дым» («Сегодня день твой просветленья…», 1887). Они, очевидно, восходят к поэзии В. А. Жуковского: «Лишь изредка, струёй сквозь темный свод древес / Прокравшись, дневное сиянье // Верхи поблеклые и корни золотит» («Славянка» [Жуковский 1999–2000, т. 2, с. 21]). Об игре и слиянии «багрянца рассвета» и «бледного золота неба» утром, на рассвете, писал, например, немецкий романтик Л. Тик [Тик 1987, с. 76]. .

Что касается варианта рукописной редакции «мрак ночной» вместо «свет ночной» обеих печатных редакций, то в нем нет замечательного оксюморона: «мрак ночной» — банальность, обыкновенное словосочетание; «свет ночной» — словосочетание, элементы которого наделены противоположными смыслами. Так как «свет ночной» — это лунный свет, понятно, почему оказываются видны и «тени, тени без конца»; в мраке же теней быть не может.

При издании в сборнике 1856 г. стихотворение было помещено в состав цикла «Вечера и ночи», в составе этого же цикла опубликовано в сборнике 1863 г. (см.: [Фет 2002, т. 1, с. 198, 265]; состав цикла в обоих изданиях: [Фет 2002, т. 1, с. 196–199, 263–266]). В плане издания 1892 г. стихотворение было помещено Фетом в состав цикла «Вечера и ночи». Благодаря этому стихотворение вступает в поэтический диалог с другими текстами цикла — как пейзажными и пейзажно-философскими, так и любовными. Оно занимает примерно срединное положение (шестнадцатое из двадцати пяти стихотворений цикла) и объединяет две основные темы «Вечеров и ночей» — любовь и природу (см.: [Фет 1959, с. 203–216]).

По мнению Д. Д. Благого, в стихотворении отражена любовь поэта и Марии Лазич [Благой 1979, с. 506]. Фет познакомился с ней во время своей службы в кирасирском армейском полку, расквартированном в Херсонской губернии. Мария Козьминична Лазич, дочь отставного генерала и небогатого помещика, «была серьезная, сдержанная, прекрасно образованная девушка, отличная музыкантша, ценительница поэзии. Она увлекалась стихами Фета и безоглядно влюбилась в их автора. Любовь встретила взаимность, но не принесла счастья» [Бухштаб 1974, с. 28].

Фет признавался своему другу И. П. Борисову: «Я <���…> встретил существо, которое люблю — и, что еще, глубоко уважаю. <���…> Но у ней нет ничего и у меня ничего — вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места <���…>» (письмо от 9 марта 1849 г.; цит. по кн.: [Бухштаб 1974, с. 28]; ср. письмо от 18 мая того же года [Фет 1982, т. 2, с. 195–196]).