Наталья Борисова - Литература, гинекология, идеология. Репрезентации женственности в русской публицистике и женской литературе 1980-х — начала 1990-х годов

Анималистическую метафорику по отношению к женским персонажам развивает та же Петрушевская в повести «Время ночь», опубликованной в «Новом мире» в 1992 году (№ 2). Комментарии пожилой поэтессы, от имени которой ведется повествование, к дневнику дочери и сам дневник настойчиво проводят мотив животного соития: мужчина-любовник — зверь, павиан, конь, «с шелковой кожей и шерстью, покрытой капельками росы» [Петрушевская 1995: 434] — Р — Ноейль, анализируя описания тела и секса в рассказах П. Слукиной, Петрушевской и В. Токаревой, подчеркивает, что редукция сексуальности к примитивному удовлетворению биологических потребностей, механистичность, некоммуникативность сексуальных контактов характерна для женской прозы этого времени [Nohejl 1996: 200–201].

Именно в таком ключе описывается женская сексуальность у Петрушевской. Ее героиня не в состоянии рефлексировать свои чувства и желания, ей практически недоступна никакая информация по вопросам пола [6] «Со времени развода прошло два года, не так много, но ведь никто не знает, что Сашка со мной не жил! Мы спали в одной кровати, но он меня не трогал!.. Я ничего тогда не знала, и была ему даже благодарна, что он меня не трогает, я страшно уставала с ребенком…» [Петрушевская 1995:437]. . Она беременеет в результате первого же сексуального опыта, превращаясь в мать, так и не освоившись с ролью любовницы. Через два года следует вторая попытка, тут же увенчивающаяся второй беременностью. Секс — удовольствие для мужчины — оборачивается для женщины разочарованием и неудовлетворенностью [7] «Он лез в кровавое месиво, в лоскутья, как насосом качал мою кровь, солома подо мной была мокрая, я пищала вроде резиновой игрушки с дырочкой в боку…» [Петрушевская 1995:438]. . Единственным оправданием «всего этого ужаса и разврата» становится материнство [8] «Да, и от всего этого ужаса и разврата родился чистый, красивый, невинный Тимочка…» [Петрушевская 1995: 4391. . Таким образом, женская сексуальность не тематизируется в повести Петрушевской как самостоятельный дискурс, а связывается исключительно с проблематикой деторождения. Налицо очевидное единогласие с популярными медицинскими трактатами и позицией официальной гинекологии, упомянутыми выше.

Секс описывается как техника размножения, а не как искусство любви. Анималистическая метафорика применяется и по отношению к материнству — момент зачатия неосознан, и столь же инстинктивна связь матери и ребенка: «Женщина слаба и нерешительна, когда дело касается лично ее, но она зверь, когда речь идет о детях» [Петрушевская 1995–437]. Анималистичность, не-личность — частый мотив в текстах о женщинах. В этом же ряду стоит и рассказ Р. Елагиной «Вьючно-сумчато-ломовое» [Елагина 1990: 26–27], героиня которого демонстративно отказывается от статуса женщины и определяет себя как животное. Анималистичность прослеживается на всех ролевых уровнях: жена, мать, любовница.

Сведение роли женщины к репродуктивности по формуле «женщина=состоявшаяся/несостоявшаяся мать» было, конечно, не единственной формой репрезентации женственности. Но на фоне многочисленных публикаций в прессе образ вечно страдающей, вечно ущемленной, жертвующей собой ради детей матери становился все более доминантным.

Медикализация и патологизация понятия «женщина» происходит параллельно в идеологическом дискурсе, публицистике и литературе. Этот процесс, с одной стороны, продолжает политику 1970-х годов, когда в связи с падением рождаемости из всех доступных женщине социальных ролей материнство с точки зрения государства представлялось наиболее важной женской ипостасью. С другой стороны, неоконсервативные воззрения на роль женщины в советском обществе, теперь уже официально вытесняющие женщину из социально значимой сферы политики и экономики в семью, констатировали уже давно существующее положение вещей. Во многом подобные мнения являлись лишь попыткой уменьшить разрыв между официальной пропагандой равенства полов и существующим де-факто ассиметричным распределением гендерных ролей, пробуя сократить расстояние между дискурсом и жизненной практикой. Однако официальное обнародование подобных стереотипов не просто констатирует их существование. И литературные и публицистические тексты, и тексты идеологического характера единогласно утверждают эти стереотипы в качестве поведенческой нормы, доминирующей в общественном сознании 1980-х — начала 1990-х годов.