Гезине Древс-Силла - Телесные опыты человека-собаки - «Собака Павлова» Олега Кулика

В литературном эксперименте Булгакова человеческая душа проявляет чрезвычайную устойчивость ко всем воспитательным мерам. Несмотря ни на что, медленно, но верно душа Шарикова ведет его к преступлению. Человеческим поведением управляет только душа, сама остающаяся при этом неизменной. Желаемое перевоспитание предстает полнейшей утопией. Таким образом, сопоставление акции Кулика с булгаковским претекстом подтверждает мой тезис о том, что акция не только вновь актуализирует утопию Нового Человека, но также и проблематизирует ее. Различение касается прежде всего художественных стратегий: в романе Булгакова собака Шарик превращается в человека Шарикова, в акции Кулика человек и художник Олег Кулик сам обращается в собаку. Способы превращения также различны: у Булгакова это хирургическое вмешательство, у Кулика — самоуничижение. Векторы превращений также противоположны.

Впрочем, эти различия существенны лишь на первый взгляд. Прежде всего, эксперимент Булгакова осуществляется одновременно в двух направлениях. В конце романа Шарикова снова превращают в Шарика, и все сугубо человеческие негативные качества, присущие гибриду Шарикову, исчезают, уступая место собачьим чертам. Таким образом, дело не в том, делается ли собака «лучше», становясь человеком, а в том, какие проблемы порождает попытка осуществления утопического идеала. В данном контексте характер превращения не имеет никакого значения.

Можно заметить, что в художественном эксперименте Кулика речь не шла ни о реальном телесном перевоплощении человека в собаку, ни о реальном создании гибридного существа. Ничего подобного, безусловно, не произошло во время представленного в Роттердаме эксперимента. Однако в позднейших проектах, входящих в состав «Зоофрении», и прежде всего в «Семье будущего» (1997), Кулик идет дальше и предполагает использование всех открывающихся в рамках биоинженерии и современной генетики возможностей преобразования человеческого тела таким образом, чтобы человек мог существовать на равных с животными [Кулик 1997: 3–6,14–19]. Это подразумевает, в частности, преобразование человеческого скелета для облегчения передвижения на четвереньках.

В одном из интервью Кулик даже упоминал о проекте, в рамках которого он сам произведет на свет ребенка от своей собаки. Предполагалось, что этот замысел, во многом напоминающий идею Булгакова, будет реализован при помощи биоинженерии. Из искусственно выращенной и оплодотворенной яйцеклетки разовьется эмбрион. Это создание будет гибридом: «Облик будет человека, но качества мировосприятие, какие-то реакции будут от собаки. Пропорции можно рассчитать» [Потапов 1997: 8].

Таким образом, все экстравагантные художественные проекты Кулика соотносятся не столько с русским контекстом, сколько с глобальными этическими проблемами современного мира. У топический проект создания Нового Человека принадлежит не только навсегда ушедшему в прошлое Советскому Союзу, это также проект будущего, чреватый теми опасностями, которые демонстрирует нам акция Кулика.

Дж. Агамбен метафорически описывает результат больших тоталитарных экспериментов XX века, к числу которых относится и советский эксперимент.

Человек достиг своего исторического telos , и ему, опять ставшему животным, не остается ничего иного, кроме как деполитизировать общество посредством неудержимого развития oikonomia или сделать обеспечение биологического существования важнейшей политической (или, скорее, аполитической) задачей. <���…> Традиционные исторические силы: поэзия, религия, философия, которые, с точки зрения Гегеля-Кожева и Хайдеггера, поддерживали историко-политическую судьбу народов, с некоторого времени превратились в культурное зрелище и частный опыт, утратив всякую историческую действенность. Единственной сколько-нибудь серьезной задачей остается забота и «встроенное управление» биологической жизнью, т. е. животной сущностью человека. Геном, глобальная экономика и гуманистическая идеология — три взаимосвязанных признака этого процесса, в котором по окончании истории человечество, кажется, заимствует последний аполитичный мандат — свою собственную физиологию [Agamben 2003: 85f.].

Акция Кулика прекрасно иллюстрирует это рассуждение.

В заключение я хотела бы коснуться еще одного аспекта темы. Как известно, представители радикального искусства 1990-х годов всегда очень негативно относились к намеренно внеидеологической позиции московских концептуалистов, для которых язык как инструмент идеологии являлся предметом постоянной критики (см., например: [Erofeev 1995:13]). Столь радикальная критика языка и идеологии просматривается и в акции Кулика. Весь проект «Собака Павлова» может быть прочитан как предупреждение против инструментализации научной мысли и языка в рамках любых идеологических систем — будь то системы научные (как генная инженерия) или социальные (как советский эксперимент).