Борис Соколов - Гоголь

А. К. Воронский определил творческий метод Гоголя как «реалистический символизм»: «…Гоголь берет крайний реализм и подчиняет ему символ; получается необыкновенно причудливый сплав. Изображая действительность со всей силой натурализма, со всей ее неизменностью, не брезгуя малейшими подробностями, Гоголь одновременно возводил эту действительность в символ.

Маниловы, Собакевичи, Петухи натуральны до галлюцинации и вместе с тем каждый из них символизируют какую-нибудь „страстишку“; реалистические подробности имеют свой сокровенный смысл: например, шкатулка Чичикова, его бричка, фрак наваринского пламени с дымом, немая сцена в „Ревизоре“ и т. д. В символе Гоголь стремился уничтожить раздвоенность между материальным и духовным, между субъективным и объективным. Поднять реальность до высоты обобщающего символа и означало — по его мнению — возвести явления жизни „в перл создания“.

Роль символа Гоголь отлично понимал: в черновых заметках по поводу „Мертвых душ“ он записал:

„Как низвести все миры безделья во всех родах до сходства с городским бездельем? И как городское безделье возвести до преобразования безделья мира?“…

В искусстве Гоголь искал гармонии и примирения между низменным материальным началом мира и началом духовным.

Известное относительное удовлетворение он получал в творческом акте, в реалистическом символизме, когда „вещественность“ преображалась и олицетворяла собою нечто духовное, а главное, когда в этой „вещественности“ он видел намеки, проблески на высшую духовную жизнь и на высший смысл. Это удовлетворение иногда чувствуют и читатели».

А. М. Ремизов в книге «Огонь вещей. Сны и предсонье в литературе» (1954) представил жизнь и творчество Гоголя в виде сна, в котором он обращается в черта: «Распаленными глазами я взглянул на мир — „все как будто умерло: вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на землю“.

За какое преступление выгнали меня на землю? Пожалел ли кого, уж не за „шинель“ ли Акакия Акакиевича? за ясную панночку русалку? — или за то, что мое мятежное сердце не покорилось, и живая душа захотела воли? Какой лысый черт или тот, хромой, голова на выдумки и озорство, позавидовал мне?

А эти — все эти рожи, вымазанные сажей, черти, что куют гвозди для грешников, и эти, что толкают и жгут бороды, а на земле подталкивают на тайный поцелуй и на подсматривание, и эти, что растягивают дорогу, возбуждают любопытство и чаруют, все это хвостатое племя, рогатые копытчики и оплешники, обрадовались!

Да, как собаку мужик выгоняет из хаты, так выгнали меня из пекла.

Один — под звездами — белая звезда в алом шумном сиянии моя первая встреча.

„Гром, хохот, песни слышались тише и тише; смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки; еще слышалось где-то топтанье, что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро все стало пусто и глухо“.

И скучно.

„Мне скучно — до петли“.

Как быть тому, кого выгнали на землю безысходно? Как стать бессмертному „неземной стихии“ человеком смертельной доли?

Жадно он припал к земле и пил сок земли. И его горящая пламенем ада „красная свитка“ погасла.

Обернувшись в человека, он стал, как все, как всякий „добрый человек“: нет ни когтей на лапах, ни рогов и хвост вприжимку — бесшабашный гуляка.

Став человеком, он посмотрел на мир — наваждение чудовищного глаза, огонь вещей — люди живут на земле в гробах и под землей в гробах доживает их персть, человек вероломен, вор и плут, глуп и свинья, а власть человека над человеком страх.

И обернувшись в свинью, он побежал на ярмарку в Сорочинцах, вздувая красный страх и хрюча.

С пьяных глаз добрые люди прозревали меня в своей личине, и обуянные страхом, видели меня собственными глазами.

И были правы: чтобы увидеть больше, чем только под носом, надо вывихнуться, взбеситься: простой средний глаз, как и это ухо, какая бедность и ограничено: „хлеб наш насущный“ в неисчерпаемом богатстве красок, звуков и чувств…

И Гоголь заплакал.

„Боже, как грустна наша Россия!“ отозвался Пушкин голосом тоски.

Гоголь поднял глаза и сквозь слезы видит: за его столом кто-то согнувшись пишет.

„Кто это?“

„Достоевский“, ответил Пушкин.

„Бедные люди!“ сказал Гоголь и подумал: „растянуто, писатель легкомысленный, но у которого бывают зернистые мысли“ и заглянув в рукопись, с любопытством прочитал заглавие: „Сон смешного человека“.