Елена Макарова - Движение образует форму

— Ты собираешься все квадратики наклеить? — Ленин голос за спиной.

Оказывается, я не укладываюсь во время.

Нет, все-таки уложилась.

Потом мы работали со щетками по Фридл. Это задание тоже давным-давно пережито, и я работаю спокойно. Рисую быстро — Лена предлагает слепить из глины. Леплю. Закончив, ухожу мыть руки. Встречаю Лену.

— Слепила? Пойдем посмотрим.

Моя злополучная щетка, не очищенная от глины, валяется в углу вместе с вылепленной.

— Тут постамента не хватает. Уважать надо предмет, натуру уважать…

Неуверенно пытаюсь что-то поправить. Уважения к щетке у меня действительно нет — мне неинтересно, я только честно выполняю задание, не впуская его внутрь (там и так тесно, как в аквариуме с омарами).

— Подожди, не трогай. Смотри! — и Лена начинает лепить.

Впиваюсь глазами в ее пальцы, пытаюсь поймать каждое движение. («Так смотрят, запоминая», — снова проносится в голове.)

— Теперь пролепи низ — и будет хорошо.

Пролепливаю, думая о чем-то совсем другом.

Закончив, беру папку с терезинскими рисунками и сажусь на пол смотреть.

В перерыве Юлька уговаривает пойти всем вместе в суши-бар около лицея. Утро семинара меня не вымотало — могу и пойти.

Вторая половина дня суматошная и нервная. Говорили о детских рисунках, вручали дипломы, делали театр вещей: в группах выкладывали натюрморт, рисовали его, а потом изображали пантомимой отношения между предметами. Лиза выбрала себе потрясающую лейку. Вообще забавно, когда каждому надо найти вещь, похожую на него.

В какой-то момент в коридоре натыкаюсь на Маню, замотанную в рыжую тряпку.

— Ты кто?

— А что, не видно? Я катушка.

С хохотом доводим ее образ до ума (или до абсурда?): вдеваем в картонную иголку проволочную нитку с узелком на конце, заматываем колени в еще одну тряпку, ставим в ведро, надеваем на голову голубой тазик и с этим тазиком отправляем на импровизированную сцену. Кому веселее всех — самой Мане, мне или зрителям — неизвестно.

Все разыгрывают миниатюры. Потом Лена вспоминает, что мы делали эти два дня, и возвращается к детским рисункам.

Когда она рассказывает о том, как выжившая сестра Сони Шпицевой готовила курицу для «гостьи из Израиля», я вдруг понимаю что-то, что давно уже не давало мне покоя и что сама Лена в одном из Юлькиных роликов выразила четырьмя словами: «А на что обижаться?» И все становится на свои места. <���…>

И вечером мы идем пить «Маргариту». И замечательная Маня по-итальянски просит отпугиватель для комаров (или как это по-русски называется?). Я снова пытаюсь нарисовать Лену. Я знаю каждую морщинку на ее лице — и все равно не могу нарисовать. А зачем рисовать? Куда лучше просто сидеть рядом, и слушать, и смотреть, и думать… Ведь скоро уже ничего не будет — только воспоминание. Когда рисуешь — запоминаешь части. А я хочу запомнить все».

«11 июля

Снова в аэропорту. Вагон времени. Официанты в кафе не торопятся, но это и к лучшему. Итальянцы ужасно шумят. А когда рядом с тобой итальянский «Макдональдс», пиши пропало. Но если не обращать внимания на это несносное соседство, то здесь вполне хорошо. Рисовать нет сил. В голове проносятся, сменяя друг друга, картинки вчерашнего вечера, сегодняшнего утра, какие-то звуки…

С Леной попрощались в семь. Почему-то запомнилась малиновая звездочка сосудов на шее. Лена, маленькая, с большим чемоданом и рюкзаком, надетым на платье, кажется еще меньше. Волосы в разные стороны, припухшие глаза… (Я всегда думала, что они карие, а они светлые, зеленые, почти прозрачные…) Растрепанная, с мокрыми кудрями, Манька… Раз — и нет их. Как будто и не было вовсе…

Принесли салат и мясо. Долго спрашивали, какую картошку я предпочитаю в качестве гарнира: жареную, вареную, фри? — а принесли салат. Но я не против: салат еще лучше картошки. Есть не хочется, но надо. Щедрость австрийских авиалиний мы уже знаем: в самолете опять будет сок с булочкой…

Что мой муж находит в итальянском мороженом? То, что мне принесли, по крайней мере, — редкостная гадость.

После горячего чая хочется спать. <���…>

В самолете пытаюсь рисовать по памяти — и снова провал. Сейчас, как только закрываю глаза, вижу Лену в черно-коричневом платье с рюкзаком за плечами. Лицо, волосы, руки… А нарисовать не могу. Какая же я дура, что сдала в багаж пастельные карандаши. Ими хоть цвет удалось бы сохранить, хотя бы пятна — их легче передать, чем форму. Ведь через несколько дней картинка исчезнет: память не всесильна… И что я тогда буду делать — не представляю. То есть представляю, конечно, да и фотографии остались, пусть и неудачные, но того, что есть сейчас и было в эти несколько дней, уже не будет…