Елена Макарова - Движение образует форму

— Из чего человек: из мозгов, из туловища… а еще из букв!

Девочка несет плотно закрытый пузырек с духами.

— Мама, это что?

— Духи, ими душатся, чтобы хорошо пахнуть.

— А понюхать можно?

— Понюхай.

— Как же я понюхаю: я тут, а они там?!

— Мама, я схожу в туалет, а ты посторожи мой сон… Мне знаешь какой цветочный сон снился: синие, красные, зеленые, желтые, черные, белые, серебристые цветы. А потом футбольная машина их раздавила.

Мальчику приснился сон про злую собаку.

— Я сейчас сон про рыцарей присню, и собака убежит, — успокоила его младшая сестра.

— Дедушка, ты не ходи без тапок на балкон, а то я тебе ремня дам.

— Как же ты ему ремня дашь?

— Дам ему ремень и скажу: «На тебе, дедушка, ремень».

— Когда у Максимки взрослый зуб вырастет, он в вашей спальне спать будет?

— Мама, а когда мне будет пять лет, я буду спать на этой кровати?

— Да.

— А когда семь, восемь и десять лет?

— Да.

— А в восемьдесят я тоже буду спать на этой кровати?

— Нет, ты уже будешь стареньким…

— А сейчас я новенький!

— Я сейчас и не мама, и не дочка.

— А кто ты?

— Жена.

— Чья жена?

— Своего мужа.

— А кто твой муж?

— Я его пока не знаю. Но это ничего страшного.

— Ну давай же, нет времени, — подгоняю я дочь.

— У меня есть! А ты поставь другие часы.

Время — единственное богатство, которое находится в нашем распоряжении. Мы не только узурпируем собственное время, но и подчиняем своей воле время детей. Мы слишком рано отрываем их от «бытия», и они очень быстро погружаются в «небытие».

В этом, а вовсе не в том, что в школе многим отбили желание рисовать, я вижу причину временной творческой несостоятельности взрослых. Если бы их не дергали в детстве (по разным и вполне уважительным поводам), в них бы выработалось противоядие и от плохой учительницы рисования, и от глупых советов.

Но жизнь сама по себе чудо, в ней нет ничего конечного, непоправимого. Я своими глазами вижу, как происходит восстановление — по траекториям протанцованных углем линий, по восхождению спирали, по булькающим пузырькам в кипящей воде.

«Хочется рисовать еще и еще, совершенствоваться. Удивительное чувство сосредоточенности, то, что называется здесь и сейчас».

Вчера в первой половине дня мы развесили рисунки из кафе, сложили в стопку «картины с фоном», на их месте в фиолетовой комнате повесили рисунки деревьев и расставили объемные деревья вокруг. Новые работы на тему идущей по ночной улице дамы в туфлях на высоких каблуках повесили над деревьями. Для плакатов — рекламы обуви, которые я задала выполнить в черно-бело-красных тонах, не хватило стен, мы разложили их на полу.

Обе главных стены заняты танцами живота и терезинскими рисунками. Простенок — композицией из четырех продиктованных предметов.

Есть третья комната, где работают сотрудники лицея. Ее нам отдадут для следующего семинара, послезавтра. Но стены там не заняты.

— Для музея и собора нужно полностью освободить фиолетовую комнату, — говорит Маня. — Собери народ в большой комнате, я все устрою.

— План на сегодня: Бурные танцы. Собеседование. Работа с набросками из музея. Экспозиция выставки Музея современного искусства. Возведение Миланского собора.

Произнося последнюю фразу, Клаудия запнулась и переспросила меня, не ослышалась ли она. Нет, не ослышалась.

Что удивительно — никто не удивился. Дети тоже бы не удивились, если б я им предложила построить собор; да что собор — весь мир. Пока это главный эффект семинара. Открытость, готовность играть во все что угодно. Приятие.

Собеседование напоминает вышивку по контуру, каждый рассказ — как стежок: я такая-то, делаю то-то, думаю то-то, хочу того-то… Одна нить вьется вокруг искусства, театра, музыки (здесь ведь есть и профессиональные дизайнеры, книжные графики, архитекторы, сценографы), другая — вокруг педагогики (ею «вышивают» воспитательницы детских садов, учительницы группы продленного дня, логопеды, дефектологи).

Неподвижность вызывает ощущение инобытия — никто не лепит, не рисует, как уселись, так и сидим, не меняя позы. Единственная подвижная точка — это Маня. Она уже перенесла из фиолетовой комнаты все работы в третий зал и теперь рисует, прислонившись спиной к двери.

— Интересно было всех слушать, — говорит Клаудия, — и им это было важно. Хорошо, что ты никого не торопила.