Симон Кармиггелт - Рассказы

Больной покачал головой на подушке.

— Нет. Напиши ему только одно: дескать, я все забыл и все простил. И больше ничего.

— Ладно, — сказал Клокхоф, вставая.

Он был уже в дверях, когда до него долетел голос Йоопа, на этот раз немного жидковатый:

— А если он придет…

Белобородый пронзительно захихикал.

Клокхоф спустился по лестнице, сдерживая тяжелое дыхание.

Это было в четверг. Ровно через неделю, снова у выхода из столовой — сегодня на ужин была картошка со спаржей и по кусочку свинины, — санитар сказал Клокхофу:

— Поднимись к Йоопу. Днем к нему приходил сын.

Клокхоф сел у кровати Йоопа и спросил:

— Ну что, добился наконец своего?

Йооп кивнул. Наступило молчание. Потом больной старик достал кошелек, вынул из него ключ и, запнувшись, попросил:

— Будь добр, пойди загляни в мой шкафчик.

— И что принести?

— Просто загляни.

Клокхоф пошел. Вернулся и сказал:

— Там пусто.

Больной ничего не ответил.

— У тебя ведь было два пальто? И два костюма?

— Этот болван сегодня давал ключ сыну. Тот тоже хотел просто заглянуть, — крикнул старик с бородой.

— Заткнись, — сказал Клокхоф.

Он испытующе посмотрел на Йоопа. Больной отвернулся.

— Ладно, хватит об этом, — пробормотал он.

Примерно год назад нашей бледненькой юфрау Фредерикс вдруг стало нехорошо за окошком, где она работала. Ее отправили домой на такси, и мамочка тут же уложила ее в постель. Пришел врач, стал ее выстукивать и выслушивать и наконец объявил, что дело может затянуться.

И оно затянулось. В первое время дамы из нашего отдела несколько раз навещали ее, покупали ей картонные коробки со спелым виноградом в белой древесной стружке. «Пока все без изменений», — всякий раз говорила юфрау Фредерикс. Очень уж это было однообразно. Скоро ее стали навещать реже, и под конец не заглядывал уже почти никто. Тогда мамочка передвинула ее кровать к окну, чтобы она могла смотреть на улицу.

— Так хоть можно что-нибудь увидеть, — объяснила юфрау Фредерикс.

Мы кивнули, мы все прекрасно понимали. Наша коробка с виноградом стояла на столике рядом с флаконом одеколона и стопкой библиотечных книг в серых обертках. Мы не собирались сидеть долго, и это носилось в воздухе, пропахшем одеколоном.

— А что теперь говорит врач? — спросила моя жена.

За окном башенные часы пробили один раз.

— Господи, уже четверть шестого? — встрепенулась юфрау Фредерикс и поспешно повернулась к окну. Вскоре на улице появился молодой человек на велосипеде. Это был самый обыкновенный парень, с белобрысой челкой, в плаще. Я думаю, он возвращался со службы, потому что ехал он в нетерпеливом темпе, как человек, который жаждет наконец-то оказаться дома. Поравнявшись с окном, он улыбнулся, взглянул вверх и помахал рукой.

— Привет! — закричала юфрау Фредерикс.

Она тоже махала рукой, да так, что чуть не вывалилась из кровати.

И он проехал мимо.

— Господи, это еще кто такой?

— Не знаю, — ответила она, — но каждый день в четверть шестого он проезжает мимо.

Лицо ее вдруг сделалось вполне счастливым и юным.

— Как мило с его стороны, — заметила моя жена.

— Он всегда машет мне, — кокетливо произнесла юфрау Фредерикс. — Ну а я что, я просто отвечаю. И даже не знаю, кто это такой.

Она много размышляла над этим, как сказала нам потом ее мамочка. Каждый вечер перед сном она говорила о таинственном велосипедисте. Она считала, что ему подходит имя Джек, и долгое время думала, что он служит в страховой конторе, но однажды мамочка подошла в пять часов к подъезду конторы и убедилась, что оттуда он не выходил. Ну ладно, значит, он служит где-нибудь еще. Главное, что он каждый день проезжает мимо и машет рукой, верный, как ангел.

— Состояние удовлетворительное, — сказал однажды врач.

Это была добрая весть. Значит, придет все-таки конец пропахшему одеколоном наблюдательному пункту у окна, винограду в картонных коробках и библиотечным книгам, где можно лишь прочесть про чужую жизнь. Скоро она, юфрау Фредерикс, снова станет сама участвовать в жизни по ту сторону окна.

— Не торопись, — советовала мамочка. — Для начала походи часок, по утрам.

К пяти она снова укладывалась в постель, чтобы помахать Джеку. Раз уж она его так окрестила.

Но когда ей разрешили в первый раз выйти на улицу, она выбрала конец рабочего дня. Оделась очень тщательно и чуть ли не целый час причесывалась, потому что от долгого лежания на подушке волосы стали непослушными. В пять минут шестого она спустилась по лестнице и встала у подъезда — ноги у нее все еще были немного ватные.