Конрад Мейер - Амулет

— Знаешь что, — продолжал Мутон, помолчав немного, причем другой Мутон навострил уши. — Ты уже теперь неплохо рисуешь скотину и каждый день делаешь успехи. Я возьму тебя с собой на юг в качестве подмастерья. У меня есть заказ в замке Гриньян. Поезжай со мной, будешь жить на свободе, как пташка небесная, не заглядывать в книги и тетрадки и оставишь своего маршала в покое. Твоя холодная голубоглазая подруга тоже тут останется, или ты думаешь, шельмец, я не видел три дня назад, когда наш старикашка лекарь был в Версале, как ты стоял у обезьян вместе с этой старушенцией и высокой голубоглазой куклой? Мы уж ее там заменим чем-нибудь загорелым.

Последние слова, которые звучали еще циничнее, возмутили меня, хотя я знал, что этому мальчику они не могли причинить вреда. Я сильно кашлянул. Жюльен почтительно поднялся, чтобы поклониться мне, а Мутон, нисколько не обнаруживая смущения, пробормотал в бороду:

— А, этот!

Мутон был совершенно неблагодарным человеком. Он продолжил рисовать, а я вывел мальчика с собой в сад и спросил, действительно ли этот циник навестил его в колледже, что мне по вполне понятным причинам было неприятно. Жюльен подтвердил и признался, что ему досталось от товарищей за то, что он при них пожал руку Мутону, у которого из дырявых рукавов высовывались локти, а из сапог торчали пальцы.

— Но я все-таки сделал это и проводил его до улицы, — сказал Жюльен, — потому что я должен быть ему благодарен за уроки. Я очень люблю Мутона, несмотря на его нечистоплотность.

Так говорил мальчик, не придавая этому никакого значения, и я вспомнил сцену, которую наблюдал недавно с балкона колледжа, выходящего во двор, когда меня позвали туда к больному ученику. Я долго не мог оторваться от этой сцены. Внизу проходил урок фехтования, и преподаватель, старый сержант со шрамами на лице, много лет служивший под командованием маршала, обращался с сыном своего полководца — который только что еще сидел на школьной скамейке рядом с детьми — с такой чрезвычайной почтительностью, словно он ожидал от него приказаний, а не собирался приказывать ему.

Жюльен дрался на рапирах превосходно — можно сказать, благородно дрался. В долгие часы учебы мальчик привык механически вертеть кистью руки, благодаря чему она стала чрезвычайно гибкой. К тому же у него был меткий глаз и уверенный удар. Поэтому он стал первоклассным фехтовальщиком. Верхом он тоже ездил очень хорошо. Мальчик, которого всюду унижали, мог дать почувствовать товарищам свое единственное преимущество, чтобы таким образом завоевать авторитет. Но он пренебрегал такими средствами. С одинаково рыцарской вежливостью обращался он во время этих упражнений с ловкими и неловкими фехтовальщиками. С первыми никогда не вступал в серьезное соревнование, а над вторыми никогда не издевался и порой даже великодушно позволял уколоть себя рапирой, чтобы приободрить. Таким образом он незаметно и деликатно установил на уроках фехтования то равенство, которого сам был лишен на уроках. Среди товарищей он не пользовался уважением, завоеванным при помощи силы, но зато к нему проявляли почтительность, связанную с робостью и вызываемую его необъяснимой добротой, причем, правда, сюда еще присоединялось сострадание по поводу его слабых успехов во всем остальном. Несчастья, которые многих ожесточают, только воспитали и облагородили его душу.

Прогуливаясь с Жюльеном по вашему саду, государь, я подошел к клеткам, где за решетками сидят дикие звери. Только что туда загнали волка, который, сверкая глазами, порывисто и неуклюже метался по своей тюрьме. Я указал на него мальчику, но тот, бросив беглый взгляд на беспокойное животное, вздрогнул и отвернулся. Плоский череп, лживые глаза, отвратительная морда и коварно сжатые зубы могли испугать человека. Но мальчик, побывавший не раз на охоте, был не из пугливых.

— Что с тобой, Жюльен? — с улыбкой спросил я.

Он смущенно начал:

— Это животное напоминает мне кое-кого… — но прервал свою речь, так как на небольшом расстоянии от себя мы увидели двух знатных дам, привлекших наше внимание: чрезвычайно подвижную старушку и с ней молодую девушку.

Старушка была графиня Мимер, вы помните ее, государь, хотя она уже несколько десятков лет избегает появляться при дворе — не по нерадению, ибо она бесконечно обожает вас, а потому, что, как она выражается, не хочет своими морщинами оскорблять ваше художественное чувство. Уродливая и остроумная, как я, с костылем, эта оригинальная женщина всегда внушала мне симпатию.