Михаил Строганов - После

Вскоре мы увидели сквозь вьюгу вросшую в лёд панельную черырёхэтажку с пустыми проёмами окон.

- Это же руины! Посмотри! - закричал я в сердцах.

ОДИН меня словно не слышал, проскальзывая в средний подъезд; и, появившись через мгновенье, махнул мне рукой:

- Переждём бурю здесь!

Окна на первом этаже оказались целыми, потому что были заколочены с улицы деревянными щитами, отчего комнаты не завалило снегом.

- Посмотри, на кухне есть замечательная печь, а в комнатах можно найти старые книги и кое-что из деревянной мебели.

- Думаешь, если затопить после стольких лет запустения, будет тяга? Мы же досмерти угорим!

- Выбор невелик: задохнуться, замёрзнуть или выжить!

Ворча и чадя, печка ожила, вместе с огнём заполняя пространство спасительным теплом.

Расположившись возле неё, я перебирал сложенные в стопку книги и старые семейные альбомы, потускневшие от времени забытые пластмассовые игрушки.

- Почему, чтобы выжить, мы должны сжигать память?

Я вытащил из альбома помутневшую глянцевую фотографию большой семьи, собравшейся за Новогодним столом.

- Посмотри, как они здесь счастливы! Ёлка, дети с подарками и родители совсем не стары...

ОДИН принял из моих рук фотографию, внимательно рассматривая лица сквозь мерцание печи.

- Или вот, посмотри, книжка! Я помню её!

Отряхнув от пыли цветастую обложку, прочитал название как в первый раз: "Чёрная курица или Подземные жители".

- Интересная? - ОДИН отложил фотографию и взял книгу. - Расскажи, что в ней?

Я оказался не готов к пересказу, хотя сносно помнил сюжет, но составляющие суть детали стёрлись из моей памяти.

- Это книга о мальчике, который хотел всё знать, ничему не учась... О завёрнутом в бумажку зёрнышке познания... О спасении жизни, дружбе и безрассудстве...

Пытаясь вспомнить и подобрать слова, неожиданно для себя сказал:

- После прочтения этой книги долгое время представлял смерть в виде толстой кухарки с ржавым зазубренным ножом...

Воспоминания... воспоминания, как всполохи пламени, рвущиеся из щелей рассыпающейся печи... Пройдёт век, закончится жизнь - что сохранится, останется в памяти? Смерть и спасение, лишения и любовь, отчаянье и надежда, каземат и дорога из драгоценных камней под ногами...

- И все бриллианты, яхонты, изумруды и аметисты оказались ничем, против одного зёрнышка разума.

ОДИН отворил заслонку печи, и горячий воздух ворвался в ледяной склеп, укрывая нас тёплыми волнами.

- Чудак уверял меня, что все наши идеи и представления - только маска, под которой совершается внутри нас бесконечная борьба неведомых нам сил...

- Выходит, мы танцующие на нитях куклы? - спросил, продолжая листать пожелтевший, скукожившийся фотоальбом, перебирать целый мир, в котором люди были не куклами, а живыми людьми. - Или мы посаженные в садки рыбы, что ещё в реке, но уже вне реки... вне времени как такового... да и вне своей жизни...

ОДИН посмотрел на меня и протянул книгу:

- Или сосуды, в которые собираются волшебные живые семена?

Отогревшись, моё тело обмякло и разомлело; я ощущал, что смертельно устал от долгого ледяного пути...

ОДИН что-то говорил о вечности, но вместо его слов я видел кружащиеся языки пламени, и мне казалось, что я стал лёгким облаком, скользящим по бескрайнему голубому небу...

От слов ли говорившего или от слов, написанных в книге, в голове звучали слова и мелькали строки, начертанные как бы золотом по пергаменту:

"Настанет время, когда и наши следы сотрутся с лица земного... Всё исчезает в бренном мире нашем... Но не об этом теперь идёт дело..."

Я вошёл в город вечных дождей и вьюг один...

Вошёл поздним вечером, далеко перешагнув за багряные следы заката...

Мой спутник оставил меня в моём сне, покинул возле еле теплящейся печи, рассыпанных книг, опавших листов фотографий и забытых писем...

Он не оставил ни записки, ни знака - тихо ушёл, будто и не был. Только в воспоминаниях всё ещё звучал его голос - голос, что позволил прорваться сквозь ледяной плен...

Где ты теперь, мой таинственный друг? Для чего ты оставил меня так внезапно?

Я вошёл в город камней и ветров с надеждой встретить его снова...

Наступавшая ночь принуждала искать постой, переждать, пережить, дождаться рассвета...

Ступени, ступени, ступени... тяжёлая двухстворчатая дверь... унылый консьерж с землистым лицом требует документы:

- Вы один?

- Один, - отвечаю почти механически, блёкло, произнося слово без ударений, небрежно, как подают в гардеробе бирку.