Коллектив авторов - Средневековая Европа. Восток и Запад

Второй большой темой, в некотором отношении даже пересекавшейся с аграрной историей, стала история европейских революций: Великого бунта 1649 г. в Англии и Славной революции, Французской революции XVIII в. Вполне следуя в русле западной историографической традиции, где эти темы во второй половине XIX в. уже устоялись, отечественные «всеобщники» смело погрузились в изучение животрепещущей тематики. В 1868 г. в Московском университете впервые В. И. Герье начал читать курс лекций о Французской революции. Курсы по истории Французской революции в университете и на Высших женских курсах в Москве вел А. Н. Савин: о политике «революционного правительства», Дантоне, наказах Генеральным Штатам 1789 г. [676]Интерес к этой теме оставался устойчивым и лишь подогревался политическими событиями в России.

Не менее важную роль начинают играть и темы, лежащие в сфере исключительно медиевистической. В частности, пользуются популярностью семинары по изучению Великой хартии вольностей 1215 г. (Magna Carta), т. е. рубежных событий всемирной истории, когда решался вопрос о власти, ее характере и полномочиях. Рискнем предположить, что таким образом историки-«всеобщники», в том числе медиевисты, способствовали формированию устойчивых представлений об этих событиях мировой истории у достаточно широкого слоя населения. Свою роль в этом сыграли и знаменитые «Книги для чтения» по средневековой истории, где сюжеты излагались доступно и очень ярко, и новые «профессорские» учебники по всеобщей истории [677].

С появлением таких новых образовательных учреждений, как Высшие женские курсы в Москве и Бестужевские в столице, народные университеты (Шанявского в Москве), Политехнический институт (в Санкт-Петербурге), где преподавали ведущие специалисты по истории Запада, осведомленность русского общества об этих проблемах возросла. В созданном в 1902 г. Санкт-Петербургском политехническом институте всеобщую историю экономистам и инженерам стали преподавать И. М. Гревс и Н. И. Кареев, уволенные в 1899 г. из Санкт-Петербургского университета за политическую неблагонадежность. Покинув Московский университет в 1911 г. в качестве протеста против реформ А. Л. Кассо, в том же Политехническом институте читал лекции Д. М. Петрушевский (1863–1942) [678]. Он же отмечал особую атмосферу царившую в этом учебном заведении, которая отличалась редким для того времени демократизмом [679].

Что особенно ценно, учащиеся имели возможность получать информацию из первоисточников как на семинарах профессоров, так и при чтении переводной литературы, которая активно публиковалась в конце XIX – начале XX в., в том числе по истории Французской революции. А сравнения с отечественной историей напрашивались сами.

Медиевист A.C. Вязигин был убежден: «Чтобы справиться с выдвигаемыми жизнью жгучими и острыми вопросами, надо прежде всего знать. Ни одна наука не имеет в этом отношении такого значения, как история, дающая нам опыт длинной вереницы поколений. Наблюдаемое здесь пестрое разнообразие учреждений и характеров, сталкивающихся идей, страстей, руководящих побуждений и сложных отношений помогает лучше и сознательнее разобраться в настоящем, избегать множества уже сделанных ошибок и неудачных попыток. Но чтобы быть благотворным, знание должно быть сознательным и точным. Отсюда вытекает насущная необходимость обращения к первоисточникам, к человеческим документам. Они переносят нас в давно исчезнувшую среду, они позволяют постичь ее особенности, выработать собственное о ней суждение, они развивают такое драгоценное и необходимое качество, как самостоятельность. Обогатив себя знанием, приучившись вдумчиво и самостоятельно относиться к прошлому человек спасает свою духовную свободу от тяжелых оков партийности ‹…›. Такова назревшая, сознанная русским обществом потребность переживаемого нами момента» [680]. Личность, образование и общество – эти три компонента представлялись историкам в начале XX в. неразделимыми, поскольку в итоге речь шла о возможных путях развития российского государства. От уровня образования населения, его содержания зависело, по их мнению, будущее страны [681].

Наконец, не стоит забывать и о том, что российская бюрократия начала XX в. имела высокий образовательный ценз. Многие из представителей государственного и местного аппарата окончили университеты, так что их информированность о событиях и тенденциях мировой истории была значительной. К февралю 1917 г. 91,2 % петроградской бюрократической элиты имели высшее образование. Выпускниками университетов были 38,8 % назначенных членов Государственного совета, такой же процент университетского образования имели министры, товарищи министров и директора департаментов. А вот сенаторов с университетскими корнями было 59 %. Треть придворных служащих также имели за плечами опыт университетской жизни [682]. При этом следует отметить, что у большинства этих людей было высшее юридическое образование, т. е. они принадлежали к многочисленному слою гуманитариев, со всеми достоинствами и недостатками, свойственными их мировосприятию и самосознанию.