Андрей Зубов - Лекции по истории религий

Для китайца, который до сих пор любит использовать печать вместо подписи на деловых бумагах, образ печати и отпечатка явственно соединяется с образом Творца и творения. Творение – это отпечаток Дао, отпечаток Творца. Но, естественно, мы имеем дело с символическим образом, потому что Дао бестелесно, безвидно и отпечататься в виде гор, морей, озер не может. Дао – это определенный порядок, строй мира. Человек в этом порядке занимает свое, отнюдь не главное место, он всего лишь один из элементов мира. Как сказал китайский мыслитель Чжуан-цзы, последователь Лао-цзы, «человек – не больше кончика волоска на лошадиной шкуре».

Китаец вовсе не поет гимн человеку, как мы привыкли видеть в любой западной традиции – в песнях о Гильгамеше, египетских гимнах, уже не говоря о книгах Ветхого Завета. Здесь же отношение к человеку лишь как к частичке. Но вот что важно: частичка эта, в отличие от мириад иных вещей, имеет автономную волю. Вот это китайцы знают не хуже всех остальных: весь мир, как отпечатан, так и остался, а человек свободен, он – особая «своевольная» частица. А коли это свободная волевая частица, то она может находиться в отпечатке мира, а может и выходить из него и ломать весь узор, и чем дальше она выходит, тем больше ломает.

Выход из узора приводит к гибели самого человека, потому что божественный строй – это жизнь, вечность, Дао, а выход из божественного строя – гибель, смерть. Человеку хочется остаться в строе мира – как это сделать? Два главных учения предлагают два разных пути. Два метода не враждебны друг другу, они разноуровневые. Один – для тех, кто ищет совершенства в аскезе, другой – для тех, кто не хочет, не может порвать с этим миром, а китайцы очень социальные, политические существа по своей природе, в отличие от индийцев.

Обратите внимание, что за всю историю Индии в этой огромной и древней культуре, рано освоившей письменность, нет ни единой цельной исторической хроники, только эпос – «Махабхарата» и «Рамаяна» – и религиозные тексты; потом уже, на грани Рождества Христова, появляется секулярная или полусекулярная литература типа драм и т. д. Но историей индийцы не увлекаются: изучать историю жизни человеческих сообществ, историю иллюзии, сновидения – какая глупость, зачем? Напротив, для китайца это никакая не иллюзия, а отпечаток Божественного, значит, бесконечно ценно, и потому китайский историограф регулярно с глубочайшей древности делает записи, дат, событий и людей. Китайскую историю мы знаем по годам, досконально, а индийскую – очень плохо и приблизительно. Китаец любит этот мир, любит его плоть – не потому, что она сама по себе хороша, за что ее любят наши современные люди, а потому, что это отпечаток Божественного, отпечаток Дао. И поскольку китаец очень любит плоть и социален, ему, естественно, очень часто совсем не хочется выходить из мира, и, более того, он считает своим долгом, обязанностью своей воли сделать всевозможное для упорядочения мира. А мир идет вразнос, его песчинки ведут себя безобразно…

Конфуций (551–479 гг. до Р. Х.) предлагает свое учение – о ритуале, о том, как в обществе восстановить правильный строй, гармонию (на китайском – «ли» ). Это социально-политическая этика, и современные европейские исследователи даже часто обманываются, считая ее чисто политическим учением. Ничего подобного. Конфуций говорит, что его целью было познание воли Неба. Он прямо пишет об этом в своем крупнейшем сочинении – «Лунь Юй» («Беседы и высказывания»), записанном его учениками (книга издана и на русском языке, причем переводилась многократно). Самой главной для Конфуция была мысль о том, что надо организовать общество в соответствии с волей Неба. Конфуций ходил от одного правителя к другому, пытаясь доказать, что надо следовать воле Неба, а он как хороший министр готов все правильно организовать. Естественно, все правители гнали философа прочь или с порога, или после двух-трех лет его администрирования. Конфуций быстро приводил дела государства, которым он управлял, в цветущее состояние, но, исправляя недостатки, не щадил нарушителей воли Неба и тем наживал себе множество врагов – начиная от чиновников-казнокрадов и закачивая самим правителем, который часто был самовлюбленным и циничным гедонистом.

Через четверть тысячелетия после того, как Конфуций умер, его учение запретил страшный тиран император Цинь Ши-хуанди. Тексты конфуцианских книг уничтожали, тех, кто их пытался сохранить, убивали. Но прошло еще 200 лет, и конфуцианское учение стало общепризнанным. Оно оставалось в Китае таковым буквально до конца нормальной государственности, которая прекратилась, как вы помните, в 1949 году, когда власть в стране захватили коммунисты.