Иустин Челийский - Философские обрывы

Если бы этот мир был просто иллюзией, это можно было бы выдержать; но он – кошмарная иллюзия, поэтому человеку трудно выдержать его без бунта. Спиритуалисту – материя кажется иллюзией; материалисту – дух кажется иллюзией. Поэтому скепсис есть неизбежный результат человеческой мысли. Чем завершается моя мысль о мире, если не скепсисом? Если она не завершается скепсисом, значит, я не домыслил свою мысль до конца, не довел до конца свое чувство. Пусть человек пошлет в мир одну свою мысль. Какой она вернется назад? Разве не вернется она с пути намного более сложной, намного более загадочной, чем отправилась в путь?

Чтобы освободиться от муки своего существа, человек делил себя, посылал себя на разные пути. Создавал религию, создавал культуру, чтобы облегчить себе страшное бремя экзистенции. В поисках непреходящих ценностей человек неминуемо доходил до перекрестка, где ломаются кости. Здесь путь разветвляется, разделяется в многорукавную дельту. Чем завершается каждый рукав, чем умножается тысячекратно? Не океаном ли бесконечности?

Через многие вещи шел я к смыслу жизни, говорил мне один отчаявшийся юноша, через многие вещи и через многих людей. И вещи, и люди доводили меня до проклятого перекрестка, до раскаленного перекрестка, и оставляли меня на нем одинокого, изумленного, ошеломленного и осмеянного. Да, осмеянного. И через людей, и через вещи кто-то пакостно смеялся надо мной, кто-то, более сильный, чем люди и вещи. И я не мог без проклятия вынести эту тиранию, ибо это была тирания наихудшего рода. Осмеянный, я устремлялся твоим путем, философия, и твоим, наука, и твоим, культура, и все они завершались бездорожьем и непроходимыми дебрями. Да, бездорожьем и непроходимыми дебрями. От этого одичала душа моя в тесном теле моем. Я посылал ее через многие теории и гипотезы за непреходящей ценностью, и она возвращалась вся избитая и израненная. Посылал ее, измученную, и она возвращалась, еще тяжелее нагруженная муками, еще сильнее беременная ужасами, и в одиночестве своем рождала стоглавого дракона отчаяния. И я должен был мыслить страшную мысль своего новорожденного: ось вселенной – скользкая глиста, длинная-предлинная глиста. И в безумном отчаянии своем я подчинял душу свою, и прилеплял ее к телу своему многострадальному, и, ах, подчинял и прилеплял ее к кресту и перекрестью. Разве тело мое не символизирует крест? Голова моя, ноги мои и распростертые руки мои – не суть ли крест и перекрестье, на котором царствует полночь и привидения водят хороводы? Психофизической структурой своего существа человек поставлен на самый свирепый перекресток: между духом и материей, добром и злом, видимым и невидимым, чувственным и нечувственным, этим и тем, я и ты… Человек есть путь к новым ужасам и новым страданиям. С помощью человека путешествует некое чудовище, кто знает, куда? Тело человеческое служит ему средством для перевозки, его последняя станция – смерть. Смерть – это непробиваемая стена; смерть означает: дальше хода нет – Nicht-Vorwärts-Können [17] [Невозможность идти вперед (нем.).] . Когда человек изберет (а он должен избрать!) нечто в качестве смысла жизни, пусть пересечет это нечто путем смерти, и он окажется на раскаленном перекрестке, на котором человек не может выдержать без бога, без какого бы то ни было бога. Говорят: культура есть смысл жизни. Пересеките ее путем смерти – что останется от этого смысла? Пересеките путем смерти все, что сотворил человек и что сотворил гуманизм – может ли что-либо из всего этого быть смыслом жизни?

Человек есть мера всех вещей видимых и невидимых – вот основной принцип и критерий гуманизма. Но, поскольку человек не обладает ни абсолютным смыслом жизни, ни абсолютной истиной, то это означает: все человеческое – относительно. Релятивизм есть душа гуманизма. Эйнштейновская теория относительности есть конечный, завершающий результат гуманизма и всех его философских, научных, религиозных, культурных разновидностей.

Но это еще не все: у своей последней черты гуманизм есть – нигилизм. Разве может человек не быть нигилистом, если он не признает никакой абсолютной ценности? Развивая эту мысль до ее логического конца, мы приходим к неизбежному выводу: релятивизм есть отец анархизма. Если все ценности относительны, тогда какое право имеет какая бы то ни было из них навязывать себя в качестве верховной, наивысшей и наиглавнейшей? Все остальные имеют право на анархическое восстание против нее. Нет сомнения, что нигилизм и анархизм суть неминуемая завершающая форма, апокалипсическая форма гуманизма и его релятивизма.