Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Однако все эти вопросы не имеют отношения к нашей теме. Я начал с замечания, что статья имеет мало общего с историческим Иисусом; однако сейчас могу несколько пересмотреть это утверждение. В последнее время некоторые ученые начали переоценивать историческую достоверность Евангелия от Иоанна. Например, Дуайт Муди Смит утверждает, что в представлении Страстей Иисусовых у Иоанна есть ряд факторов, которые, как кажется, более исторически надежны, чем рассказы о Страстях у синоптиков. Особенно верно это для разбирательства в Синедрионе у Марка – которое, согласно Иоанну, было не судебным процессом, а простой встречей [2226]. Многие ученые считают, что Иоанн, сократив рассказ Марка о суде Синедриона, преследовал богословские цели. Однако Смит полагает, что в этом эпизоде Иоанн не перекраивает историю ради богословия, а напротив, более точно следует исторической реальности [2227]. Иоанн, по мнению Смита, в описании суда Синедриона более исторически достоверен, чем Марк. Возможно ли, по аналогии, предположить, что и рассказы о том, как Иисус проявляет адаптивность в наставничестве – вроде того, какой приведен выше, – сообщают нам нечто о пастырском труде исторического Иисуса? Современные попытки понять Иисуса в контексте античной философии сосредоточены в основном на синоптическом портрете Иисуса и желании понять Иисуса из Q как странствующего киника [2228]. Быть может, модель пастырского труда Иисуса, представленная у Иоанна, сможет привести нас к иным философским контекстам для понимания Иисуса – с акцентом не столько на киниках или какой-либо иной школе, сколько на том, как пастырь идет навстречу своей пастве? Это сможет прояснить лишь дальнейшая работа, но первым шагом к ней станет эта статья.

Большую проблему для поиска исторического Иисуса всегда представляли чудеса. Это отражено в огромном количестве литературы, вышедшей (и продолжающей выходить) по этой проблематике. Я не намерен браться за ее обзор – ни всей, ни даже только современной [2229]. Мои намерения куда скромнее: очертив то, что представляется мне общепринятой позицией по вопросу о чудесах Иисуса, я предложу некоторые мысли о дальнейшем исследовании и прояснении этого вопроса.

Историчность чудес Иисуса

Одна из важнейших характеристик Третьего поиска – подобающее внимание, которое уделяют ученые той части преданий об Иисусе, что рассказывает о совершенных им чудесах [2230]. Если в Первом поиске, еще до Швейцера, ученые стремились отделить образ Иисуса от рассказов о чудесах, либо давая им рациональные объяснения, либо приписывая их позднейшему, послепасхальному богословскому творчеству [2231], а в Новом поиске, после Бультмана, чудесами по большей части просто пренебрегали [2232], среди участников Третьего поиска, по-видимому, существует явное согласие относительно того, что, если мы стремимся воссоздать облик Иисуса, применяя к преданиям о нем исторические методы, чудеса должны занять в нашем исследовании важное место [2233]. В некоторых портретах Иисуса, созданных в русле этого довольно обширного течения, чудеса играют даже решающую роль [2234].

Смена воззрений

Если кто-нибудь попросит нас определить, какие главные силы ответственны за возвращение чудес в «оптический прицел» историков, изучающих Иисуса, ответом, по-видимому, будет двойное измерение наших герменевтических предпосылок. Во-первых, сегодня мы уже не так уверены в том, что является возможным или рационально вообразимым, и, соответственно, мы менее склонны радикально оценивать исторические источники по своей шкале «возможного-невозможного». А во-вторых, теперь мы куда трезвее смотрим на свои попытки проникнуть «за пределы текста» и на их реальные результаты.

Нет, мы не отвергли рационалистический взгляд на мир, развившийся из импульсов, заданных Просвещением, он все еще в силе; однако он – по крайней мере, в сравнении с самыми простыми и прямолинейными своими версиями – заметно расширился, усложнился и тем самым приобрел более относительный характер. И у этого, опять же, есть два аспекта. Один в том, что развитие естественных наук, особенно физики, показало нам, что ньютоновское механистическое описание реальности хоть и не то чтобы неверно – но способно охватить лишь часть [2235]. Конечно, современная наука не утратила своей основополагающей убежденности в том, что методическое изучение мира вокруг нас может дать нам лучшие, более точные его описания и даже объяснения. Однако сейчас мы яснее, чем когда-либо, понимаем, что ответы порождают все новые вопросы, и за ближайшим поворотом вовсе нет никаких окончательных объяснений. Реальность сложна, и в ее восприятии главная роль по-прежнему отведена понятию тайны – или, точнее, неожиданности.