Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Важную мысль Спинозы можно выразить и иначе, сказав, что Библию надлежит читать «словно любую другую книгу» [17], – как говорил об этом Бенджамин Джоуитт, оксфордский ученый XIX века. Читая обычные книги, мы не толкуем их так, чтобы они совпали с тем, во что мы уже верим, и равно так же мы не предполагаем, будто в них содержится одна только истина: их истинность – вопрос открытый. Мы ищем другого: их смысла. Вопрос об истинности приходит позже. Спиноза просто применил к Библии этот основной принцип чтения. Если говорить формально, есть общая герменевтика для прочтения книг – способ, позволяющий установить их смысл – но нет никакой специальной герменевтики, которая была бы применима исключительно к Библии. Большинство религиозных верующих, и в том числе многие библеисты, напротив, держатся иного мнения: в их представлении Библия как раз требует специальной герменевтики. И суть этой герменевтики видится им вот в чем: поскольку мы уже заранее знаем, что найденное нами в Библии непременно окажется истиной, нам нужен только способ, посредством которого мы можем убедиться в том, что смыслы, которые мы обнаруживаем, с этой истиной совместимы. В прошлом одним из методов такой особой герменевтики было аллегорическое переосмысление; теперь применяют другой метод, который можно условно назвать богословской трактовкой Священного Писания (об этом ниже). Но наследники Спинозы, и верующие, и неверующие, исключают такие подходы, и их волнует только одно: они стремятся извлечь смысл текста, и неважно, приятным тот окажется или нет. Порой последователи Спинозы, как и их духовный наставник, могут злорадствовать, показывая, сколь неприятен этот смысл: да, ехидствуя над убеждениями других, можно получить немало удовольствия. И мы увидим, что в последующей истории библеистики было немало таких ехидн.

И как же поступал сам Спиноза, встречая неточности в Священном Писании? В структурном отношении – примерно как Лютер с непонятными местами: делал акцент на том, что главная суть, или сердце Библии, остается невредимым, и ей ничем не опасны ни мелкие ошибки, ни сложности. Лютер говорил о res scripturae , главной теме, которой была посвящена Библия: в ее центре пребывал милосердный Бог, который оправдывал неправедных Своею благодатью, приобретаемой ими через веру. Все остальное представляло собой лишь детали, хотя и не обязательно неважные. Для Спинозы в сердце Библии находился нравственный призыв любить Бога и ближнего, и все что выходило за рамки этого воззвания, окутывалось дымкой незначительности. Несомненно, читать Библию с любой иной целью – помимо стремления любить Бога и других – было бесполезно; Спиноза говорил, что для такого можно вместо Библии читать Коран или греческие трагедии [18]. Как и Лютер, Спиноза не считал, будто точные рамки библейского канона имели особое значение. У нас нет книг, которые упоминались как часть Ветхого Завета, той же Книги браней Господних (см. Чис 21:14–15); и у нас есть книги, внесенные в Библию, но ценность их при этом сравнительно мала. Бог является автором Библии «именно по причине истинной религии, которая в ней преподается, а не потому, что он хотел сообщить людям известное число книг» [19]. Истинная религия в сущности своей – моральная: «…окончательное учение Священного Писания, будь то Еврейская Библия или христианские Евангелия… по сути, довольно просто: относись справедливо и с любящей добротой к братьям и сестрам твоим» [20].

Можно рассмотреть Спинозу как абсолютного разрушителя, который подорвал идеи авторитета и богодухновенности библейского текста и заложил основы для скептического отношения к Библии в эпоху Просвещения – отношения, которое разделяли Вольтер (1694–1778) и другие мыслители того века, такие как Дени Дидро (1713–1784). Даже в том, что он поддерживал главное учение Священного Писания, можно при желании усмотреть циничный способ избежать цензуры; впрочем, если у него и правда была такая цель, в ней он явно не преуспел. Но можно расценить его и по-другому: как первопроходца в сфере библейской критики и как человека, который крепко держался за неотъемлемую сущность библейской веры – и в то же время сокрушал все строительные леса и подмости, возведенные искусными толкователями, которые, стремясь заточить каждое слово Библии в ортодоксальные рамки, утратили саму ее сокровенную суть.

В XVIII веке все, что в трудах Спинозы было скрыто, вышло на первый план. Везде, особенно в Великобритании, возобладал рационализм, и библейский текст обесценился: его сочли грубым и кровожадным, а благородные чувства тех немногих, о ком говорил Новый Завет – заглушенными непоследовательностью и фальшью. Эти обвинения достигли апогея в трактате Томаса Пейна «Век разума» (1794), но их можно найти у многих авторов начала века, таких как Дэвид Юм и Эдуард Гиббон (1737–1794). Вопиющий пример – Томас Вулстон (1668–1733), с 1727 по 1729 год издавший шесть трактатов под общим заглавием «Беседы о чудесах Спасителя нашего» ( Discourses on the Miracles of our Saviour ), за которые его оштрафовали и бросили в тюрьму. Вулстон утверждал, что чудесные истории в Евангелиях нужно переосмыслить аллегорически, поскольку если воспринять их в прямом смысле, они настолько невероятны, что ни один разумный человек в них просто не поверит. В трактатах Вулстона Иисус ведет себя как «бродячий предсказатель»; на свадьбе в Кане Галилейской он, скорее всего, был пьян; а воскресение было спектаклем, который поставили апостолы. Как и многие авторы-рационалисты, Вулстон называл себя правоверным христианином, но, видимо, это была или уловка, призванная спасти его от преследований – причем безуспешная, – либо просто невероятнейший самообман. Мало кто из рационалистов заходил столь же далеко, как Вулстон, но он просто выразил распространенный дух своего времени. Конечно, были и стойкие защитники библейской ортодоксии, те же Уильям Уистон и Энтони Коллинз [21], но и у них с рационализмом было очень много общего, и они бы согласились со многим из того, что скрывалось «в тени» трудов Спинозы. Деист Мэтью Тиндал (1657–1733) видел, как можем видеть сейчас и мы, некую зацикленность, присущую многим аргументам, приводимым в защиту авторитета Священного Писания: «…это некий странный сумбур: истинность Книги доказывается истинностью доктрин, которые в ней содержатся, и в то же время делается вывод о том, что доктрины эти истинны, поскольку содержатся в этой самой Книге» [23]. Подобному есть и современные параллели [23].