Ростислав Багмут - Не хочу обманывать

Я стал все свободное время отдавать посещению церквей. Удалось раздобыть молитвенник, и я тайком, чтобы никто не увидел и не надсмеялся, заучивал наизусть молитвы, часто не понимая их смысла и значения. Бывало, еду в кузове автомашины (в то время я работал грузчиком), вытащу из бокового кармана заветную книжечку и зубрю, зубрю всю дорогу.

Я достиг в этом занятии кое-каких успехов, а осенью поступил в вечернюю школу. Когда на руках у меня оказался драгоценный аттестат об окончании семилетки я обрадовался: путь в семинарию был открыт.

Порой мне кажется, что все это я видел во сне: нескончаемо длинные коридоры, вечный полумрак и настороженная тишина, низкие сводчатые потолки и парадная лестница, вдоль стен которой холодно смотрят на меня лики святых. Они вызывали во мне благоговейный трепет и почитание. Я упивался святостью, которая щедро была рассыпана здесь на каждом шагу. Ею, казалось, были пропитаны стены семинарии. Она глядела на меня полными неземной скорби глазами Христа и его избранников, ее я читал и на благообразных лицах священнослужителей и преподавателей, ею были пронизаны лекции, пропо веди и молитвы, которые я слышал ежедневно. Я ничего так не жаждал, как проникнуть ся этой святостью, впивать ее в себя, стать маленькой пылинкой, сверкающей в лучах христового учения.

Итак, я снова за ученическим столом. Снова записываю задания на дом, слышу знакомые с детства слова: занятия, класс. Словно вернулись ко мне былые школьные годы. Но почему здесь я чувствую себя так настороженно, неловко, точно еще вчера меня за руку привели и впервые поставили перед учительницей? Все вокруг кажется странным, пугающе чужим. И эти сводчатые оконца вместо широких окон школы, и сухой деревянный голос преподавателей, вместо удивительно мягкого голоса старой учительницы, и приглушенный, заговорщицкий шепот по углам на переменах вместо веселого гомона и неуемной болтовни. Нет, не по душе мне тут, все сковывает, давит. Может, я не туда попал? Запутался, заблудился? Я гоню прочь от себя эту мысль. Заставляю воображение упорно работать, рисуя заманчивые картины недалекого будущего — пастырской деятельности во имя всевышнего, во имя верующих. Я пришел сюда не размышлять, не оценивать. Бог призвал меня, и я должен быть достойным его избранником.

Как мне хотелось отгородиться от всего, уйти в себя и в глубокой тишине внимать лишь одному — голосу всевышнего. Но мнимое заточение, на которое я себя добровольно пытался обречь, не могло продолжаться долго. Семинарская жизнь все настойчивее стучалась в двери моей духовной кельи. Прошло несколько месяцев с тех пор, как я был зачислен на первый курс Одесской духовной семинарии и вот однажды...

Шел урок Конституции СССР. Преподаватель Михаил Монахов, по обыкновению нервно стукнув пальцем по столу, обвел глазами аудиторию и иронически улыбнулся:

— Ну-с, Жук Михаил, что вы можете нам рассказать об отличии Конституции СССР от буржуазных конституций?

Жук — грузный верзила, встал, широко расставив ноги, и бодренько начал говорить. Слух резанули два слова: «их государство». Нет, Жук не оговорился, он не имел в виду США или Англию. Он продолжал рассказывать о нашей стране, о своей Родине, но с его уст слетали фразы «об их правительстве», «их политике». Я отказывался верить ушам. Хотелось громко крикнуть, оборвать его. Почему все молчат? Я оглянулся по сторонам. Вокруг сонные, равнодушные лица. Одни заглядывают в окно на прохожих, другие увлечены какой-то перепиской. Ну, эти не слышат. А остальные? Ведь не глухие же они. Глядят прямо, на лицах застыла кривая самодовольная ухмылочка. Как я ненавидел их всех в эту минуту. Наконец, Монахов прервал Жука:

— Сядьте, Жук, и думайте о чем вы говорите. Мы изучаем Конституцию нашего государства. Запомните это.

Но каким тоном Монахов это произнес! Словно указал на обычную орфографическую ошибку. Словно только что не пытались отмежеваться от своей страны, а написали слово «самовар» с двумя «о». На перемене я подошел к Жуку.

— Как тебе не совестно? Чей же ты сам? Из какого государства?

Он смерил меня недобрым взглядом и, презрительно скривив губы, отошел в сторону. Оказавшиеся рядом семинаристы набросились на меня:

— И чего ты цепляешься к человеку? Тоже патриот нашелся! Не суй нос в чужие двери — прищелкнут.

Это был первый жестокий, но полезный урок. Впервые я взглянул иными глазами на тех, кого избрал своими попутчиками, впервые попробовал оглянуться вокруг: что меня окружает, кто мои друзья, учителя и наставники. И вслед за этим инцидентом, глубоко взволновавшим меня, всплыло на поверхность и многое другое.