Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Есть старинная немецкая сказка, как высоко-высоко на горе, за облаками, жил великан. У него была дочь, также великанша. Тоскливо ей было. Соседей-великанов было не много, виделись часто. Лица все примелькались, наскучили; речи давно были все переговорены, опротивели. Не знала, что делать, великанша. Пробовала было рядиться, музыкой занималась, рисовала – ничего не веселило, не трогало сердце, не занимало. Душа оставалась пуста и холодна. Видела она у себя под ногами, далеко внизу, в долинах, как там копошились люди; случалось, иногда подолгу сверху наблюдала их жизнь, но не понимала смысла их действий и движений, и это притупляло интерес: шевелится муравейник, ползают взад и вперед муравьи, а толку как будто не видится никакого. И это не развлекало: скучно было у себя, наверху; скучно внизу, у людей. Скучно шла вся жизнь. Томилась душа. Но вот заприметила она однажды ясным днем, как у самых ног ее по уступам карабкался куда-то человечек и как с ним стряслась беда. Сорвалась с кручи снеговая лавина и засыпала беднягу. Подошла великанша, разрыла груду снега, достала человека, положила за пазуху и отогрела его на груди у сердца. Ожил человечек. Тогда она поднесла его ближе, наклонилась к нему ухом, и он поблагодарил великаншу за спасение и рассказал ей, зачем он попал на утесы: у него была дома больная жена и крошки дети, а хлеба ни куска, и он пошел на охоту за козами в горы.

С интересом слушала великанша человека и просила ей рассказать еще про жизнь внизу, в долине. Человек говорил ей о своих горестях, нуждах и радостях, и великанша боялась проронить хоть слово. Никогда в детстве нянюшки не рассказывали ей таких интересных волшебных сказок, никогда у отца она не читала таких занимательных книг, как теперь ей рассказывал человечек. Жизнь этих мелких людишек оказалась увлекательнее всех сказок и повестей.

Полюбила она человечка, и потеплело у нее на душе. Захотелось ей помочь ему и его братьям. Стала вникать в их скорби и нужды. Явился интерес, тоска миновала. Целые дни собирала великанша травы и варила из них людям лекарства; смотрела, не сползала ли где-нибудь лавина на людские селенья, не грозила ли на них обрушиться скала, и отводила их своей сильной рукой.

Люди благословляли великаншу, а она благословляла час, когда судьба тесно сблизила ее с людьми. Сердце ее теперь всегда было полно радости и счастья.

Священник Г. Петров в молодости была девушкой порывистой, – говорит о себе одна русская княжна. – Меня не удовлетворяла пустая, чопорно-холодная светская жизнь. Мне хотелось какого-нибудь подвига. Я долго думала, искала дела; наконец нашла. Я решила идти в тюрьмы, к арестантам, к тем несчастным, которые были приговорены уже к ссылке в Сибирь, на каторгу. Мне было их жаль до глубины души. Человеческое правосудие их покарало. Они нашли себе возмездие за сделанное ими зло; но они не встретили сострадательной милости, любовной жалости к их тяжкой, хотя и заслуженной доле. Мне хотелось идти к ним, внести за их железные решетки хоть одно слабое слово любви, ласки, привета. Мне говорили, что это безумие, что идти к каторжникам – почти то же, что в клетку к диким зверям, что я обрекаю себя на грубые оскорбления, что там словом любви и правды ничего нельзя поделать. Я настаивала на своем, добилась разрешения – и не раскаялась. Отлично помню первое мое посещение. Тюремный смотритель согнал всех арестантов. Большая комната была полна ими. Почти все стояли в цепях. Лица были мрачные, глаза смотрели как-то зловеще, исподлобья. Мне невольно стало жутко, но я сейчас же превозмогла себя и спросила:

– Все ли они сами пожелали прийти сюда?

Смотритель улыбнулся:

– Мы их не спрашивали о желании. Им было приказано.

Я попросила впредь никого не принуждать, а теперь предложила остаться только желающим, остальным предоставила право идти в свои камеры. Человек сорок-пятьдесят, почти половина, звеня кандалами, вышли.

Подле меня стояли смотритель тюрьмы и два стражника с револьверами. Мне это казалось излишним. Было дико идти к людям говорить им о том, что веришь в их сохранившуюся еще человечность, и держать наготове револьверы. Я попросила оставить меня одну.