Том Райт - День, когда началась Революция. Казнь Иисуса и ее последствия

В этой новой реальности прощение грехов не было только лишь личным опытом или только нравственным императивом, хотя, разумеется, его надо и пережить, и осуществлять на практике. Так называлось новое состояние бытия, новый мир, мир воскресения – и само воскресение было архетипическим моментом оставления грехов, тем моментом, когда дверь темницы отворена, потому что тюремщик утратил свою власть. Если Мессия не воскрес, говорил Павел, «напрасна вера ваша: вы еще в грехах ваших» (1 Кор 15:17).

Для первых учеников прощение грехов стало фактом, указывающим на то, как устроен мир , оно было укоренено в том, что произошло на кресте, затем явлено через воскресение Иисуса и вступило в действие, при помощи Духа, в преображенной жизни его последователей. Прощение грехов стало долгожданным «новым Исходом». Или, как в 54–55 главах Исаии, которые прямо следуют за вестью о Царстве главы 52 и страданиями «Раба» главы 53, оно стало «новым заветом» и «новым творением». Евангелие было вестью об этой новой реальности.

И эта новая реальность – которую, как прекрасно понимали все первые христиане, трудно было увидеть без веры в воскресение Иисуса, победившее смерть, – должна достичь полноты в грядущем мире нового творения, мире «нового неба и новой земли». Я писал об этом подробнее в других книгах (особенно в «Главной тайне Библии»), так что не буду тут развивать эту мысль. Об этом ясно говорит Послание к Ефесянам 1:10: Бог замыслил соединить в Мессии все небесное и земное.

Последняя сцена Откровения (главы 21–22) это расшифровывает: новое небо и новая земля становятся Храмом, новым миром, в котором Бог отрет всякую слезу с глаз. В Первом послании к Коринфянам 15 Павел, описывая приход этой новой реальности, пользуется образами мессианской битвы: Иисус, уже победивший грех и смерть, будет царствовать, пока эти и все прочие его враги не будут окончательно уничтожены. В Послании к Римлянам 8 Павел говорит о рождении нового творения из утробы старого, вплетая в эту великую метафору яркую аллюзию на события Исхода, как будто само творение наконец совершит свой «Исход» и освободится от рабства тления и будет участвовать в той свободе, которая наступит, когда прославятся дети Божьи. Вот как выглядит христианская надежда.

Все это составляет цель спасительного деяния Бога, которое он осуществил через Иисуса. Все это – непосредственное осуществление древних надежд Израиля: все произошло «по Писаниям», хотя и было полной неожиданностью. Раньше никто не толковал Писание Израиля подобным образом, но то, что произошло с Иисусом, не оставило иного выбора его последователям. У произошедшего просто не могло быть другого смысла. И все это можно было кратко описать двумя словами: прощение грехов. И речь там шла вовсе не о спасенных душах, покидающих мир пространства, времени и материи ради чего-то лучшего. Речь шла о странном и непредвиденном осуществлении надежды Израиля.

Таким образом, смысл прощения грехов куда больше того, как мы его себе представляем. Это (если воспользоваться модным языком) «космическая» реальность. Когда какой-то человек с ней соприкасается, когда он с радостным облегчением понимает, что прощен, он – понимая это или нет – учится петь одну из партий грандиозной симфонии нового творения. Звучание альта (если такова наша партия) важно. Без него не будет гармонии. Но если ты слышишь только альтовую партию, трудно понять, как звучит эта симфония в целом. Именно с этой проблемой мы сталкиваемся в церквях Запада, где мы мучаемся под гнетом платонизированных представлений о спасении.

Как мы уже немного говорили, одна из главных проблем идеи платонического «бесплотного неба» состоит в том, что она порождает неверное представление о жизни человека до смерти – какой она должна быть как предвосхищение грядущего или даже испытание на пути к нему. Идея неба в сознании публики и даже в умах вполне образованных христиан содержит в себе представление о том, что сюда попадают хорошие люди, а плохим людям уготовано какое-то другое место. Это, конечно, тут же корректируется учением Евангелия: все мы плохие люди, так что, если кто-то попадает в рай, значит, его «плохость» каким-то образом устранили – и в некоторых традициях принято думать, что ему вменили хорошие свойства кого-то еще.

Но такое представление страдает одним великим недостатком: идея о том, что на небеса попадают в результате хорошего поведения, сама по себе ложная . Как уже говорилось, мы внесли платонизм в эсхатологию – в представление о нашем конечном предназначении – и, в соответствии с этим, ввели морализм в антропологию, в понимание того, что есть человек и каким он призван быть. Это окрасило христианскую этику, и я писал в других местах (в частности, в книге «Бог есть. Что дальше?»), что нам надо заменить такие представления библейской идеей призвания человека, который должен носить образ Божий и быть его «царственным священством».