Том Райт - День, когда началась Революция. Казнь Иисуса и ее последствия

Таким образом, размышляя о смысле крестной смерти Иисуса, реформаторы попутно боролись с тем, что считали церковными злоупотреблениями, критикуя чистилище и мессу. Я не специалист по XVI и XVII векам, но я полагаю, что в целом деятели Реформации и их последователи искали библейские ответы на средневековые вопросы. Перед ними стоял вопрос о том, как можно умиротворить разгневанного Бога позднего Средневековья – и в этом мире (через мессу?), и в том (в чистилище?). На оба эти вопроса они отвечали: нет, гнев Божий уже успокоен благодаря смерти Иисуса. В ее повторении нет необходимости; более того, если мы пытаемся проделать это снова, мы тем самым косвенно утверждаем, что смерти Иисуса было недостаточно. (Отголоски этого спора мы видим, когда экзегеты стараются обойти стороной Кол 1:24, где Павел, похоже, говорит, что его собственные страдания каким-то образом восполняют некий «недостаток» страданий Мессии.) Реформаторы не подвергали сомнению стоящую за этим идею о том, что суть Евангелия заключается в умиротворении Божьего гнева. Они просто исходили из того, что именно об этом Павел и говорит в Послании к Римлянам 1:18–32 или даже в Первом послании к Фессалоникийцам 1:10 или 5:9.

Конечно, если вам приходится отвечать на средневековые вопросы, лучше дать на них библейские ответы, чем небиблейские. Однако сами библейские тексты указывают на то, что существуют вопросы получше, которые трудно заметить, если ты сконцентрировал внимание на ложных вопросах. Я когда-то говорил, что, читая Евангелия, можно расставить все галочки в нужных квадратах, но все равно прийти к ложному результату: так ребенок, соединяющий точки в книжке с головоломками, не зная значения цифр, может получить слона вместо ослика или, коль скоро я пишу это в Шотландии, Андреевский крест вместо флага Великобритании.

Должен также добавить, что два последних абзаца, если прочесть их вне контекста, могут дать нам крайне искаженное представление о реформаторах. Лютер и его коллеги были энергичными исследователями Писания, их завораживала новозаветная весть о благодати и любви Бога, о которой им не рассказывали учителя в детстве и юности. Среди прочего, они снова и снова обращались к благодати, любви, вере, надежде, свободе и радости как к конечной основе всего – и, разумеется, эти вещи были основой их воодушевления и энергии. Это для них было самым главным. Тем не менее на то, как они понимали библейское учение о смерти Иисуса, сильнейшее влияние оказывали две вещи, о которых я уже говорил: чистилище и месса. Даже когда они с благодарностью смотрели на крест как на действенный знак Божией любви, они не могли забыть об этих идеях и о своем стремлении создать такую церковь Реформации, где подобные злоупотребления и заблуждения будут невозможны.

Таким образом, давая (как мне кажется) правильные ответы на неправильные вопросы, реформаторы не ставили под сомнение более масштабную картину «рая и ада» (которую восточные богословы оспаривают по сей день) и не размышляли о подлинном смысле нового творения и воскресения или о том, как они свершаются. Разумеется, великие деятели Реформации хотели реформировать не только богословие, но и общество. Они потратили немало усилий на создание христианских сообществ в европейских городах (скажем, Кальвин в Женеве) или даже странах (Кромвель в Великобритании). Но они не подвергли пересмотру те эсхатологические представления, которые за этим стояли.

Я часто думал о том, что если бы реформаторы сосредоточили внимание не на Посланиях к Римлянам или Галатам, а на Послании к Ефесянам, то вся история Западной Европы была бы иной. В Еф 1:10 говорится о том, что Бог замыслил соединить все небесное и земное в Мессии. В Рим 8 говорится о том же, но ключевой отрывок, 8:18–24, обычно оставляли в стороне, предполагая, что в этой главе Павел, говоря о «наследии» и «прославлении», просто косвенно говорит о «пути на небеса». Такое представление о бесплотных итоговых «небесах» – это прямое наследие Платона и таких авторов, как философ и биограф Плутарх, родившийся чуть позже Павла, излагающий идеи Платона своим современникам. Именно Плутарх, а не Новый Завет (что бы вам на эту тему ни говорили!), предположил, что в этой жизни люди находятся в «изгнании», вдали от своего настоящего «дома» на «небесах». Такое представление о будущем – как о славном существовании за пределами нынешнего мира пространства, времени и материи – создает контекст для идеи (как мы увидим, языческой по своей сути) о том, как достичь такого будущего: оно достигается благодаря тому, что гнев Бога изливается не на грешных людей, а на его Сына.