Сборник статей: Великий князь Константин Николаевич и Русский Иерусалим: к 150-летию основания

Как раз когда молодая чета находилась в Святом Граде, император согласился с предложением великого князя Константина Николаевича и 11 января 1860 г. назначил Мансурова членом-управляющим делами Палестинского комитета с оставлением в звании статс-секретаря и по Морскому министерству [41].

18 февраля 1860 г. молодожены уже осматривали памятники Александрии, впереди у них был Париж и встреча с Павлом Борисовичем Мансуровым отцом мужа Марии Николаевны. Маня, как именовали ее все знакомые и друзья, была беременна первенцем, рождения которого супруги ожидали в начале июня. Из Парижа Б.П. Мансуров, оставив супругу с отцом, один должен был вернуться в Россию для участия в подготовке технической документации и составления смет строительства первых русских богоугодных заведений в Иерусалиме. В Петербург он прибыл в конце марта 1860 г. и в конце апреля рассчитывал уехать назад, чтобы остальное время провести рядом с супругой.

На подготовку и утверждение проекта Русских построек в Иерусалиме оставалось не более одного месяца еще и потому, что и великий князь, и императорская семья, и двор, и князь А.М. Горчаков в мае обычно уезжали за границу. Поэтому решения по проекту принимались лишь в общих чертах, а их дальнейшая и окончательная проработка ложились на плечи архитектора М.И. Эппингера. Именно этот факт стал причиной, по которой Строительный технический комитет Морского министерства счел необходимым официально ограничить главного строителя «только утвержденными в главных чертах проектами и исчисленную суммою» [42]и разрешил ему на месте вносить в проект построек любые изменения, которые он посчитает нужными сделать. Возможно в этот последний момент, вероятно с подачи А.М. Горчакова, согласовавшего свои действия с Синодом и получившего одобрение у императора, было принято решение разместить Русскую Духовную Миссию на предполагавшихся постройках. Это наспех проведенное решение повлекло за собой полное изменение внутреннего расклада всех сумм сметы и вызвало диссонанс в архитектурном плане и логике проекта. В итоге перепрофилирование под формат Русской Духовной Миссии здания мужского корпуса и устройство в нем особой домовой церкви привело к уменьшению этажности другого симметричного здания в котором должны были размещаться паломницы-женщины. Вопрос о появлении на территории Русских построек здания Русской Духовной Миссии также ставится нами впервые [43].

Три недели, проведенные Мансуровым в Петербурге во время подготовки проекта построек к высочайшему утверждению, подробно описаны самим Борисом Павловичем. Сразу после своего прибытия в столицу (в начале Страстной недели 28 или 29 марта 1860 г.) Мансуров был принят царем. Александр II, сообщал Мансуров отцу, «проводил меня в свой кабинет и усадил для беседы, он поблагодарил меня дважды. Великий князь был очарователен, великая княгиня Александра Иосифовна тоже. Все много говорили о тебе. Я еще не видел Императрицу, но не сомневаюсь, что буду очень хорошо принят. Все хорошо, очень хорошо» [44].

В Великий Четверг 31 марта (вероятно, с ведома А.М. Горчакова) состоялась встреча Мансурова с директором Азиатского департамента МИДа Е.П. Ковалевским, который выразил ему полное сочувствие во всем и в заключение предложил Мансурову возглавить департамент после его ухода. От этого предложения Мансуров отказался, как сам он признавался, «по многим причинам». В тот же день вновь назначенный в Иерусалим на место В.И. Доргобужинова консул К.А. Соколов был с визитом у самого Бориса Павловича и очень ему понравился. «Он кажется славным и достойным человеком; говорю я совершенно беспристрастно. Кажется, он принимает дела близко к сердцу, а это самое главное» [45].

Дипломатические контакты Мансурова по линии МИДа продолжились и на следующий день, 1 апреля. О них он пишет к жене: «Сегодня утром я во второй раз видел Соколова, а после этого ходил к князю Горчакову, министру, с которым мы имели очень долгую и интересную беседу Кажется, я его убедил во многом, так как он слушал меня внимательно и не слишком опровергал то, что называет моими обличительными речами. В целом, я доволен этим свиданием» [46].

Продолжил свое прерванное письмо к супруге Борис Павлович глубокой ночью: «Сейчас половина первого ночи. Я только что вернулся от Головнина, где мы с Оболенским втроем долго-долго обсуждали планы и проекты Эппингера, я им все показал. Головнин придерживался моего мнения, Оболенский, по большей части – противоположного. В понедельник в полдень я сделаю доклад у великого князя» [47].