Том Райт - Ииисус - последние дни

И последнее, что можно сказать о шестой особенности веры христиан в воскресение: поскольку первые христиане верили в то, что Иисус есть Мессия, очень скоро у них появилась вера в то, что Иисус есть Господь, — а потому кесарь таковым не является. Уже у Павла мы видим, что воскресение Иисуса — и будущее воскресение всех его последователей — вынуждает христиан хранить верность иному Царю и иному Господину. Слова о воскресении не были — и не должны быть — словами о смысле смерти. Это не значит — как иногда считают, — что некоторые люди интерпретируют «смерть» как «воскресение». Слово «воскресение» говорит о ниспровержении смерти, а оно, в свою очередь, ниспровергает власть тех, кто правит другими с помощью смерти. Хотя эти слова могут вызвать презрительные насмешки у некоторых современных исследователей, можно утверждать: именно тех, кто верил в телесное воскресение, бросали на съедение львам и сжигали живьем на протяжении трех следующих столетий. Вера в воскресение никогда не поддерживала существовавшего положения вещей и не порождала респектабельных христиан. Иногда эта вера действует таким образом, скажем, в некоторых частях Великобритании или Северной Америки, где она включена в «консервативный» набор мнений, направленных на поддержание статус–кво в политике или богословии. Но она никогда не действовала таким образом в мире иудеев и первых христиан. Именно гностики превратили слова о воскресении в слова о приватной духовности и дуалистической космологии. И именно гностики не подвергались преследованиям. А христиане переживали одну волну гонений за другой. Вера в воскресение требовала публичного заявления о своей верности Иисусу, что бросало вызов иным общественным конструкциям реальности, иным силам — и политическим, и духовным.

На седьмую, и последнюю, особенность представлений христиан о воскресении на фоне представлений иудеев указал мне Джон Доминик Кроссан, который использовал для этого выражение «эсхатология сотрудничества». Воскресение Иисуса означало для первых христиан не только то, что Бог начал давно ожидаемое дело нового творения, но и то, что Он включил их самих, Духом Иисуса, в ряд тех, кто помогает Ему осуществить это дело. Теперь, после Пасхи, новое творение не просто реальность, которую христиане надеются получить. Но это дело, которому они призваны содействовать. Это — необъятная тема, но у нас здесь нет возможности в нее углубиться.

Я достаточно подробно рассмотрел «особенности» христианских представлений о воскресении на фоне иудаизма отчасти потому, что, как я мог убедиться, о них знают сравнительно мало, а отчасти потому, что они важны для понимания самих повествований о воскресении. Теперь мы рассмотрим рассказы евангелистов, в которых мы увидим четыре удивительные характеристики, которые также нередко остаются незамеченными.

Во–первых, если мы прочтем повествования евангелистов, мы можем заметить, что в них странным образом отсутствует Писание. Когда мы читаем в евангелиях описание последних дней Иисуса — о его аресте, суде, распятии, — там мы практически везде находим всевозможные пересечения с Ветхим Заветом, цитаты, аллюзии. Материалы из Псалтири, Исайи, Даниила, Захарии и прочих книг вплетены в саму структуру повествований. Если же мы перейдем к идущим следом историям о воскресении, то удивимся: куда же делись все эти аллюзии и переклички? Их совсем нет. Иоанн рассказывает нам о двух учениках, пришедших к гробнице, что они «еще не знали Писания, что надлежит Ему воскреснуть из мертвых», — но не сообщает нам, о каком месте Писания он говорит. У Луки Иисус толкует Писания двум ученикам по дороге в Эммаус, но и в этой истории нет ни одной цитаты или упоминания о конкретных текстах. И это тем удивительнее, что начиная с Павла (например, 1 Кор 15) мы можем видеть, что сложная герменевтика нескольких библейских текстов уже тесно вплетена в богословие первых христиан. Но в евангельских повествованиях мы не найдем упоминания о конкретных отрывках и вряд ли даже уловим отголоски Ветхого Завета.

Кто–то, думаю, может дать такое объяснение: христиане, записавшие эти повествования во втором поколении, потрудились очистить их ото всех библейских аллюзий и отголосков. Но это неубедительно, учитывая, что мы имеем четыре независимых пересказа истории разными словами и разными способами. Гораздо правдоподобнее думать, что эти истории, хотя они и были записаны позже, отражают самые ранние и неразработанные версии рассказов очевидцев, которые еще только начинали задумываться о том, было ли событие воскресения исполнением Писания или нет. Они спешили как можно быстрее пересказать своим друзьям, соседям и родным то, что увидели и услышали. Поэтому для меня эта характеристика указывает на то, что такие истории, хотя и были записаны позже, восходят к самой ранней устной традиции, которая зафиксировала их в таком виде. Когда подобные истории пересказывают другим (и поверьте, если вы пережили бы нечто подобное, вы снова и снова об этом сообщали бы людям), они очень быстро обретают застывшую форму: так, если вы два–три раза расскажете какую–то забавную историю, окажется, что далее вы будете пересказывать ее одним и тем же способом. Хотя позднее разные евангелисты слегка отредактировали эти рассказы, они по–прежнему отражают четыре самые ранние версии рассказа об этих событиях.