Кристофер Райт - Познавая Иисуса через Ветхий Завет

Итак, мы возвращаемся к прозвучавшему при крещении голосу и фразе: «Се Сын Мой». Осознание, что Бог — Его Отец, а Сам Он — Сын Божий, является, вероятно, самой фундаментальной чертой самоощущения Иисуса. Это то, с чем согласилось бы большинство специалистов по Новому Завету. Даже те, кто с благочестивым скептицизмом выискивает в текстах Евангелий то, что можно с абсолютной уверенностью отнести к достоверным речам Самого Иисуса, признают, что «отцовско–сыновний язык», относящийся к Богу и Иисусу, пройдет отбор даже у самых строгих скептиков. И они также подтвердят, что для Иисуса отцовство Бога и Его собственное сыновство не были просто абстрактными понятиями. Как не были они и просто частью того, что надлежало прояснить в Его учении. Это были живые реалии собственной жизни Иисуса. Его отношения с Богом характеризуются такой близостью и зависимостью, что их может описать только как «язык отцовства и сыновства». Глубже всего это было выражено в молитвенной жизни Иисуса, что было подмечено Его ближайшими друзьями, слышавшими, как Он, обращаясь к Отцу, говорил «Авва» (еврейское обращение к отцу, употребляемое в семье, где существуют очень близкие отношения). Это было нечто новое и беспрецедентное, привнесенное Им в смысл понятия «дети Божьи».

Обратимся же теперь к Писанию, откуда Иисус узнал, что значило изначально быть сыном Бога и называть Бога Отцом. Так как Израиль тоже называл Бога Отцом, а Бог называл Израиль сыном.

Чтобы понять Иисуса, нужно смотреть не только на имена, которыми Его называли или которыми Он называл Себя Сам.

К тому же, Иисус старался избегать каких бы то ни было имен, за исключением «Сына Человеческого». И даже если мы возьмем имена из Нового Завета и обратимся к еврейской Библии, необходимо сделать нечто большее, чем просто поискать в симфонии нужные фразы. Это особенно верно в отношении выражения «сын Божий» в его ветхозаветном употреблении. Если просто обратиться к симфонии, можно прийти в замешательство, поскольку это выражение удивительно «многолико». Оно, например, может относиться к ангелам (возможно, Быт. 6:2,4; Пс. 88:7). Даже сатана называется одним из сынов Божьих (см.: Иов. 1:6; 2:1). Оно может использоваться для характеристики правителей и судей (см.: Пс. 81:6). Языческий царь Навуходоносор использовал его для описания таинственного четвертого человека в горящей печи (см.: Дан. 3:25). И, конечно, как мы уже говорили, оно применялось к царю из рода Давида.

Нам нужно посмотреть на весь материал, который в еврейской Библии касался сыновства в отношении к Богу–Отцу. Эта идея, конечно, не была столь важна, как доминирующая идея отношений, взятых из завета между Богом и Израилем, но она находит гораздо более широкое выражение, чем думают многие христиане. И появилась она также очень рано.

Мы находим эту идею во Втор. 32, в «песне Моисея», признаваемой всеми одним из древнейших поэтических текстов еврейской Библии. Этот стихотворный фрагмент является, таким образом, очень древним свидетельством о вере Израиля и исключает идею о том, что отцовство Бога как понятие возникло в поздний период истории Израиля или было абсолютно новым учением Иисуса. На самом деле, опираясь на Втор. 32, лучше было бы говорить о собирательном образе, поскольку там для характеристики Бога, наряду с образом отца, используется и образ матери. Образ родителей связан с сотворением Богом Своего народа (см.: Втор. 32:6), с уникальностью Яхве как Бога (см.: ст. 15–18,39) и с Его наказаниями, предназначенными для исправления Своего народа (см.: ст. 19,20).

Мы посмотрим на эту метафору с четырех точек зрения. Во–первых, выясним, что в действительности означали отношения между родителями и детьми в израильском обществе, чтобы понять, как эти отношения переносятся на Бога и на Израиль. Во–вторых, мы должны будем увидеть, как эта метафора подкрепляет идею завета (что в некоторой степени было исследовано нами в гл. 2 нашей книги). В–третьих, рассмотрим сыновство как отношения, которые порождали ожидание и надежду. В–четвертых, посмотрим, как эта идея расширялась и обретала всемирный и эсхатологический подтекст. В каждом из этих случаев мы должны будем обнаружить важную связь с Христом, проясняющую Его ощущение Собственного предназначения и судьбы.

Очевидно, что использовать язык отцовства и сыновства — значит, взяв опыт отношений между родителем и ребенком в семье, метафорически применить его к отношениям Бога с людьми. (Другими словами, мы должны посмотреть на эти отношения с точки зрения человека. Ведь наш собственный человеческий опыт отцовства и семейной жизни — это отражение отношений Бога, ибо мы сотворены по Его образу. Вероятно, именно это имеет в виду Павел в Еф. 3:14 и дал.)