Игнатий Лойола - Рассказ паломника о своей жизни

Когда он был там, ему явился Христос — так, как Он обычно ему являлся, о чём мы говорили выше [89]— и весьма его утешил. С этим-то утешением на следующее утро, не подделав справки (как, вероятно, поступили его попутчики), он подходит к воротам Падуи и вступает <���в город>, причём стража ни о чём его не спросила. То же самое произошло с ним и на выходе <���из города>, чему сильно изумились его попутчики, пришедшие за справкой, чтобы пойти в Венецию — а он об этой <���справке> даже и не думал.

42. Когда они прибыли в Венецию, на лодку пришли стражники, чтобы осмотреть всех, кто на ней был, одного за другим, и лишь одного <���паломника> миновали.

Ему встретился некий богатый испанец, спросивший его, что он делает и куда хочет отправиться (§ 42).

В Венеции он кормился, собирая подаяние, и ночевал на площади святого Марка [90]. Но ему никогда не хотелось пойти в дом посланника императора [91], и не слишком он старался найти кого- нибудь, с кем мог бы путешествовать. В душе у него была твёрдая уверенность в том, что Бог даст ему возможность добраться до Иерусалима, и эта уверенность настолько укрепляла его, что никакие доводы, никакие запугивания не могли его поколебать.

Однажды ему встретился некий богатый испанец [92], спросивший его, что он делает и куда хочет отправиться. Узнав о его намерении, он взял его к себе домой обедать, а затем оставил у себя на несколько дней, покуда не было всё готово к отправлению.

Уже с Манресы у паломника установился такой обычай: обедая с кем-нибудь, он никогда не говорил за столом — разве что односложно отвечал. Однако <���при этом> он прислушивался к разговору, отмечая то, что давало ему повод поговорить о Боге, а по окончании трапезы так и делал.

43. Это и было причиной тому, что и этот порядочный человек, и вся его семья настолько к нему привязались, что хотели задержать его у себя и принуждали остаться там. Тот же самый гостеприимен доставил его к венецианскому дожу [93], чтобы он поговорил с ним — id est3 выхлопотал ему доступ и аудиенцию.

На этом корабле в открытую творились гнусности и безобразия, которые он сурово пресекал (§ 43).

Выслушав паломника, дож распорядился, чтобы ему позволили сесть на губернаторский корабль, шедший на Кипр [94].

Хотя в том году в Иерусалим отправилось много паломников, большинство из них вернулись домой в силу новых обстоятельств, возникших после захвата Родоса [95]. Тем не менее их было тринадцать человек на паломническом корабле, который отправился первым [96]. Восемь или девять человек остались на губернаторском корабле [97]. Когда он уже собирался отплыть, нашего паломника одолела тяжёлая болезнь с сильной горячкой. Несколько дней его кое- как лечили, потом перестали. А корабль отправлялся в тот самый день, когда он принял слабительное. Домочадцы <���испанца> спросили врача, можно ли <���паломнику> садиться на корабль в Иерусалим, и тот отвечал, что, если он хочет, чтобы там его похоронили — тогда, конечно, можно. Однако <���паломник> сел на корабль и отплыл в то же день. Мутило его так, что он <���даже> почувствовал сильное облегчение и начал совершенно поправляться.

На этом корабле в открытую творились гнусности и безобразии, которые он сурово пресекал.

44. Испанцы, плывшие там же, предупреждали его, чтобы он это не делал, поскольку команда корабля сговаривалась высадить его на каком-нибудь острове. Но Господу нашему было угодно, чтобы они быстро добрались до Кипра, где, оставив этот корабль, и травились по суше в другой порт, именуемый Лас Салинас [98], находившийся в десяти лигах оттуда, и перешли на паломнический корабль, на котором <���паломник>, если говорить о его пропитании, столь же мало рассчитывал на что-либо, кроме надежды, возлагаемой им на Бога, как и на прежнем корабле. Всё это время ему многократно являлся наш Господь, подававший ему немалое утешение и силу. Кроме того, ему казалось, что он видел нечто округлое и большое, будто бы из золота, и это ему представлялось после того, как они, отплыв с Кипра, прибыли в Яффу [99]. До Иерусалима добившись на осликах, как это принято; и вот, не доезжая до Иерусалима двух миль, один знатный испанец, которого звали, кажется, Диего Манес, с крайним благоговением сказал всем паломникам,