А. Крамер: Раскол русской Церкви в середине XVII в.

Хотя несомненно, что некоторых из них заботила трещина, расколовшая и разделившая русский народ; это видно даже из того, что единоверие было «сконструировано» при имп. Екатерине II и имп. Павле I и впоследствии всегда поддерживалось государством несмотря на молчаливое неодобрение Синода. Единоверие имело, конечно, целью зарастить и загладить эту трещину (если бы оно удалось), или расколоть и ослабить старообрядчество (если бы не удалось). Реализовалось (отчасти)второе.

Может быть, можно, в заключение, отступая несколько ат исторического повествования и обзора, взглянуть на перстосложение — «знамя» старообрядчества — совсем с другой стороны и отметить две особенности традиционного русского двуперстия: а) оно очень естественно, легко и удобно для руки при любом положении трех «второстепенных» перстов — соединены ли они концами, или просто прижаты к ладони (большой палец сверху), или мизинец отставлен; б) оно — при любом положении трех «второстепенных» перстов — очень красиво, что подтвердит любой художник, интуитивно чувствующий, независимо от обладания какими-либо — старообрядческими или новообрядческими или атеистическими или агностическими — убеждениями или историческими знаниями, красоту жеста. Обе эти особенности отсутствуют у имянословного перстосложения, которое и в реальности (если выполнено правильно), и на иконах (если изображено правильно) выглядит напряженно, неестественно, вычурно, «вымышлено» именно потому, что оно в реальности сложно, трудно и неудобно; оно и, действительно, вымышлено (см. с. 152) и, объединяя все это, — некрасиво. Отсутствуют они и у триперстного сложения; выглядит оно (сравнительно с двуперстным) сжатым, прячущимся, робким, «скукоженным», «старушечьим» и оно тоже некрасиво. Оно (если выполнять его правильно) и неудобно, потому что трудно долго держать безымянный перст и мизинец прижатыми к ладони без помощи большого пальца. Из-за этого неудобства безымянный перст и мизинец стремятся разогнуться (но полностью выпрямиться не могут, так как ограничены тремя «основными» сложенными воедино перстами) и все перстосложение почти превращается в пяти-перстную щепоть — вялое (в отличие от современного католического) пятиперстие.

Вообще, если смотреть на двуперстие с точки зрения эстетической, то оно производит впечатление обряда, имеющего «за плечами» двух-тысячелетнюю церковную древность, и именно поэтому столь совершенного и лаконичного; так оно и есть в действительности. Таковы же и другие древние обряды, которых можно назвать очень много в разных областях церковной жизни, например: каждение, устройство полукруглой алтарной апсиды под четверть-сферической конхой, возжжение свеч и лампад, правильно совершенный земной или поясной поклон, устройство епископского (как католического, так и православного) посоха и мн. др. Ни о триперстии, ни, тем более, о имянословии этого сказать нельзя. Простотой, лаконичностью и изяществом может поспорить с двуперстием только современное латинское пятиперстие, правда, вовсе не древнее, но рожденное тысячелетней эволюцией, а не ломкой; впрочем, русское двуперстие тоже нормально, без ломок, эволюционировало.

Художник, чувствующий красоту жеста, видит, что двуперстие красиво, а троеперстие и имянословие — нет. Поэтому, а не из-за старообрядческих убеждений или симпатий или историко-искусствоведческих изысканий, в конце XX в., когда многие художники — талантливые и не очень, опытные и не очень, верующие и не очень, трудолюбивые и не очень — стали, не испытывая (в отличие от до-советских времен) ограничений со стороны официальной церковной цензуры, писать иконы, эти новые иконы демонстрируют исключительно традиционное русское двуперстие и, надо отметить, в основном, написанное прочувствованно и правильно. Впрочем, есть еще одна причина такого предпочтения двуперстия современными художниками — простота; его легче писать, чем триперстие и имянословие; легче писать, возможно, потому, что легче и складывать.

Художник конца XX в. чувствует простоту и красоту жеста — а чувствовали ли эту красоту (и — шире — красоту церковного обряда вообще) русские люди до и во время патриаршества Никона? Кто, глядя на древнерусские церкви и иконы, ответит — нет? Чувствовали, и даже в самой высшей степени; эстетическое восприятие мipa вообще и богослужения (как важнейшего, что есть в мipe) в особенности, характерно для христианских средних веков вообще и средневековой Руси в особенности. Поэтому замена самого любимого и самого распространенного обряда — прекрасного и древнего перстосложения — нововымышленным и некрасивым есть следствие и знак крушения (лучше сказать — ломки) в середине XVII в. всей эстетической системы русского человека. Средние века кончились, а Новое время началось в России именно тогда, а не при Петре, как считают обычно. Петровское брадобритие, курение, нюхание табака с последующим чиханием, парики, завивка, пудра, румяна, короткие камзолы, корсеты, мушки, отнимающие пол-дня прически, перетянутые в талии платья и кринолины — прямое и неизбежное продолжение принятия троеперстия; в дальнейшем продолжении этой дороги (может быть, в ее конце?) столь же неизбежны бороды, выбритые самым удивительным фасоном и иногда похожие на бородавки; сигареты, воткнув которые в рот взрослые люди становятся похожими на младенцев с сосками; «неотъемлемые» бутылки или аллюминиевые банки с пивом; фальшивые богатырские плечи мужских пиджаков (на очень хилых реальных плечах) и даже женских платьев; узкие джинсы; черные или зеркальные очки (ужасная, в сущности, вещь, лишающая человека живых глаз — зеркала души); купальные костюмы; футболки; юбки узкие или короткие или с разрезом или с правым боком длиннее левого (или наоборот) или спереди длиннее, чем сзади (или наоборот) или с подолом, выстриженым углами (как собаки рвали) на манер средневековых шутовских кафтанов; ботинки и туфли с носками, длинными и острыми как дореволюционный русский штык или квадратными как «хрущевский» шкаф; каблуки, не свалиться с которых — дело большого опыта, искусства или даже таланта; женские стриженые или бритые головы (я видел женскую голову, выбритую наполовину — спереди — , а сзади украшенную длинными распущенными волосами); выбритые и нарисованные брови; «химия»; мужская прическа «гребешком» (а однажды я видел даже и женскую) или тремя «гребешками» или «кольцом» или гладко выбритая голова с длиннейшим «хвостом» на затылке (увидев в иллюстрированной до-никоновской книге изображение бесов, я был, не преувеличивая, поражен сходством их причесок с некоторыми современными); женская закрывающая один глаз или (сам видел) с двумя 10-сантиметровыми рогами; белые или кроваво-красные или тускло-синие губы; синие или розовые или оранжевые или зеленые или фиолетовые или полосатые или с выбритыми «тропинками» волосы; семафороподобные женские лица, напоминающие о боевой раскраске ирокезов и делающие женщин похожими одна на другую более, чем какие-либо другие ухищрения моды; наклеенные нереальной длины ресницы и страшные ногти, очень пригодившиеся бы хищному зверю; татуировка на руках, ногах, животах, спинах и бритых головах (мне довелось увидеть даже ангельские крылья, бесстрашно вытатуированные на женской спине); серьги в бровях, в губах, в щеках, в подбородке и в пупке, а в носу серьги и даже большие массивные кольца на манер бычьих (я видел и булавки в бровях, и даже серьгу в языке); цепи на манер подвижническо-отшельнических (или арестантских?), раскачивающиеся и звякающие вокруг юного модника; красные или синие, или белые, или зеленые, или пятнистые, или полосатые, или украшенные звездами ногти на руках и на ногах.