А. Крамер - Раскол русской Церкви в середине XVII в.

з) Необходимостью постоянно защищаться от нажима не только православных полемистов, но и старообрядческих же, «конкурирующих» начетчиков других согласий, выработавших и усвоивших другие ответы на трудные вопросы. «Конкуренция» между старообрядческими согласиями, так сказать, борьба задуши, не прекращалась до 1917 г. Осуществлялась она, в основном, в виде «прений о вере», ведшихся до 1905 г. скрытно от властей, на частых в старообрядчестве (в отличие от государственной Церкви, не обсуждавшей соборно свои проблемы — как будто их не было — более 200 лет) съездах и соборах, после же 1905 года — публично, на диспутах, привлекавших массы народа (не только старообрядцев, но и многочисленных православных), переполнявшего, например, в 1909 г. в Москве большую аудиторию Политехнического института.

В качестве иллюстрации напряженности богословской мысли в старообрядчестве (повторю, очень узко направленной только на животрепещущие для него темы) приведу одну цифру: только в 62 исследованных рукописных сборниках найдено написанных только в XVIII и первой трети XIX в, только авторами — беспоповцами, только по вопросу о браке — 143 полемических сочинения! И эта цифра еще далеко не полно отражает многообразие мнений о браке в старообрядчестве и остроту полемики, так как: а) сохранилось подобных сборников значительно больше, чем 62, б) было их еще гораздо больше, так как большинство подобных книг было изъято и уничтожено властями до 1905 г., немало погибло и в советское время, в) многие спорные предположения обсуждались устно на соборах и не оставили письменного следа, г) многие обсуждались в частной переписке старообрядческих авторов и тоже не вошли в исследованные сборники, д) о браке спорили и писали (против беспоповцев и между собой) и авторы — поповцы.

«В старой Руси господствовало отсутствие мысли и невозмутимое подчинение авторитету властвующих. <.. В противоположность этому > раскол <���то есть старообрядчество> любил мыслить и спорить. <���…> В нашей истории раскол был едва ли не единственным явлением, когда русский народ не в отдельных личностях, а в целых массах, без руководства и побуждения со стороны власти <���даже вопреки ее руководству и побуждению> или лиц, стоящих на степени высшей по образованию, показал своеобразную деятельность в области мысли и убеждения. Раскол был крупным явлением народного умственного прогресса» [33, с. 265, 292].

и) Доходностью грамотности в старообрядчестве (независимо от ее полезности в бизнесе). Грамотность в старообрядческой среде не была дорогостоящей убыточной забавой «для себя» вроде коллекционирования или туризма или занятий музыкой или танцами или живописью или фотографией или философией или охотой в дворянских семьях. Во многих старообрядческих семьях вырастали умелые начетчики, уставщики, переписчики книг (текстовых и знаменных), иллюстраторы, переплетчики, регенты, головщики, певчие, чтецы и иконописцы (которые должны были читать иконописные «подлинники» и надписывать свои иконы и, поэтому, быть грамотными). Все эти умения становились, по мере их совершенствования, именно профессиями и приносили их обладателям немалый (так как заказчики их труда были не бедными, и спрос на этот труд был немалый) доход, и все, кроме первого (а по великой нужде, из-за отсутствия мужчин после 1917 г. — и первое), были доступны женщинам. Начетчики же становились, естественно, первыми кандидатами на место священника или беспоповского наставника, что тоже было сильным стимулом к упорному овладению знаниями. Насколько можно судить по записям или публикациям диспутов, которые вели старообрядческие начетчики против «никонианских» миссионеров или начетчиков других согласий, уровень их знаний был достаточно высок.

4) Замутнение и загрязнение русского языка в XVIII–XX вв. в православной части народа. Уровень грамотности простого православного народа, полу-насильственно полу-«отодвинутого» от древнерусской книжной культуры, неизбежно должен был понизиться и понизился. Это, вместе с последовательным закрепощением крестьян и усилением их эксплуатации светскими и духовными помещиками, привело к оскудению русского языка даже в крестьянской среде. Но гораздо хуже обстояло дело в верхах общества (доказывать это я считаю излишним), отрезавших себя от древнерусской книжной культуры по собственной воле и, следовательно, гораздо решительнее и бесповоротнее. Период безнадежной, казалось, порчи русского литературного языка длился вплоть до Пушкинской эпохи. Все это время более или менее чистым сохраняло язык (изучив его по богослужению) только православное духовенство в своих проповедях; это — его неоценимая и незабываемая заслуга. Из этого кладязя чистоты и черпали восстановители литературного языка — Карамзин, Пушкин, Крылов.