Джеймс Данн - Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства

14.1. Главная функция любого исповедания — показать специфику выражаемой веры. В чем же специфика вероисповедных формул, которые мы рассмотрели выше? На мой взгляд, она состоит в убеждении: конкретная историческая фигура, иудей Иисус, отныне прославлена, — Иисус продолжает быть представителем Бога, превосходящим всех других претендентов на титулы "Господь" и "Сын Божий". Здесь следует отметить три момента.

A. Исповедуется сам Иисус, а не его идеи, вера или учение как таковые. Здесь находит выражение не вера Иисуса, а вера в Иисуса. В Новом Завете нет исповеданий, в которых говорилось бы просто о значении исторического Иисуса. Дела и слова Иисуса нигде не составляют центральный или единственный элемент исповедуемой веры.

B. Исповедуется нынешний статус Иисуса — не то, кем он был, а то, кто он есть. Это особенно очевидно в случае с исповеданием kyrios, поскольку это — титул прославленного величия, который стал применяться к Иисусу в необычном ключе лишь после Воскресения. Но это можно сказать и о титулах "Сын Человеческий", "Сын Божий" и даже "Мессия". Выражение "Сын Человеческий" обрело вероисповедную роль только тогда, когда слова Иисуса о bar ' e nāšā кристаллизовались в утверждение, эксплицитное или имплицитное, о нынешней апокалиптической значимости прославленного Иисуса. Аналогичным образом в Рим 1:3сл., Деян 13:33 и Деян 2:36, 3:20 отражена ранняя вера в то, что лишь при пасхальных событиях Иисус обрел (или полностью обрел) статус "Сына Божьего" или "Христа". Только исповедание "Иисус Христос пришел во плоти" привязано к исторической ретроспективе, — но и оно говорит о нынешнем, прославленном Христе. Однако в трех основных исповеданиях обязательно используется настоящее время: "Иисус есть…"

С. Как напомнил В. Нойфельд, в каждом случае субъектом исповедания является Иисус [169] V. Neufeld, The Earliest Christian Confessions, Leiden 1963, p. 11. ; исповедуется именно историческая личность. Иными словами, каждое исповедание сохраняет важную связь между исторической личностью и тем, кто сейчас есть Источник жизни, оправдания и силы. Иисус, — тот самый Иисус, который был, — есть и продолжает быть Христом, Сыном Божьим, Господом. Отсюда вытекает вывод, существенный для поиска нами объединяющего элемента в первохристианстве: отличительная черта, выраженная во всех рассмотренных исповеданиях, и основа христианской веры, исповедуемой в новозаветных текстах, — единство между земным Иисусом и Прославленным, который каким‑то образом участвует в нашей встрече с Богом здесь и теперь (или составляет часть этой встречи).

О других, более конкретных, выводах из материалов данной главы (относительно преемства между вестью самого Иисуса и самопониманием/верой первохристиан) мы поговорим впоследствии (см. ниже § 50).

14.2. Эти исповедания показывают специфику веры, исповедуемой в различных конкретных ситуациях. Мы не обнаружили единственного и окончательного исповедания, пригодного всегда и в любой обстановке. И можно почти не сомневаться, что любая попытка отыскать такое единственное первоначальное исповедание потерпит крах. Зато мы нашли не менее трех исповеданий, каждое из которых заслуживает названия "базового и первоначального". Три разных исповедания — разных, ибо христиане, которые их использовали, были разными; разными были и их обстоятельства. Несколько упрощая и вынося за скобки традицию Сына Человеческого (одно из важных выражений эсхатологической веры первоначальной общины), можно сказать: "Иисус — Мессия" — видимо, главное исповедание палестинских иудеохристиан, "Иисус — Сын Божий" — эллинистических иудеохристиан, "Иисус — Господь" — языкохристиан. Или, говоря точнее: "Иисус — Мессия" — важнейшее исповедание в иудейской Палестине, "Иисус — Сын Божий" — в ситуации эллинистического иудаизма, "Иисус — Господь" — среди язычников.

Почему каждое из них было важным именно в своей сфере? Наверное, потому, что каждое было самым актуальным и осмысленным выражением христианской веры в той ситуации. Они были самыми важными, поскольку были самыми актуальными и осмысленными. Но это также означает, что ситуации, в которой исповедовалась вера, принадлежало решающее слово в оформлении вероисповедания. Ситуация порождала исповедание. Она обеспечивала языковое содержание исповедания и вносила вклад в его смысл. И мы видим, что язык, который был важным и осмысленным в одном контексте, становился бессмысленным и неуместным — в другом (Сын Человеческий); или что вероисповедная формула расширяла значение, переходя из одного языка в другой ("Иисус — Господь"). Лучший пример — это, пожалуй, развитие исповедания Иисуса "Христом". Сам Иисус отклонял (или, по крайней мере, не приветствовал) данный титул из‑за ассоциаций, которые тот имел в современной ему Палестине. Потом это исповедание стало ключевым для палестинского христианства, подчеркивавшего свою самобытность в контексте иудаизма (сначала апологетически, затем полемически). Однако, по мере того как христианство выходило за пределы иудаизма, исповедание "Иисус — Мессия" становилось все менее и менее актуальным. Слово "Христос" стало не более чем просто именем собственным; исповедание приходилось объяснять, дополнять, — и в результате оно было вытеснено исповеданием "Иисус — Сын Божий". Однако впоследствии, во время конфронтации с докетическими представлениями, "Иисус — Сын Божий" также перестало быть адекватным выражением христианской веры (с ним легко соглашались многие гностики). Поэтому оно было дополнено исповеданием "Иисус Христос пришел во плоти". И так далее. Факт остается фактом: исповедания, выросшие в одном контексте, не остаются теми же, когда контекст меняется. Новые ситуации порождают новые исповедания. Христианство, которое перестает разрабатывать новый вероисповедный язык, перестает исповедовать свою веру современному миру.