Стивен Бэчелор: Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды

Я верил во все это. Или, более точно: я хотел верить во все это. Никогда прежде я не встречался с истиной, ради которой я готов был лгать. Все же теперь я вижу, что моя ложь возникла не в силу убеждения, но от его нехватки. Она родилась из-за моей жажды верить. В отличие от некоторых моих товарищей, которым я завидовал, я никогда не смог бы обрести безотчетную веру в традиционную буддийскую картину мира. И при этом я никогда не преуспел бы в том, чтобы подменять свои собственные суждения некритическим признанием авторитета «коренного» ламы, что считалось обязательным для практики самых высших тантр – единственного пути, как утверждается, который ведет к полному пробуждению уже в этой жизни. Независимо от того, как сильно я старался игнорировать или рационализировать собственную неискренность, она продолжала мучить меня где-то в глубине моего разума. На фоне своих тибетских учителей я был буддийским неудачником.

ИЗ МОНАШЕСКОЙ КЕЛЬИ, высеченной в скале песчаника несколькими столетиями ранее, где я праздно проводил свои дни за курением мощной смеси марихуаны, гашиша и табака, узкий проход вел к темной внутренней лестнице, которую я освещал, чиркая спичками. Крутые каменные ступени вели наружу, где, продвигаясь по узкому уступу, я попадал на гладкий купол гигантской головы Будды. Оттуда во все стороны открывался головокружительный обрыв высотой в 55 метров. В вышине на потолке ниши проступали выцветшие фрагменты изображений будд и бодхисаттв. Я старался не смотреть на них слишком долго, боясь потерять равновесие, соскользнуть и свалиться на землю. Когда мои глаза привыкали к яркому солнечному свету, я глядел на плодородную долину Бамиана: разноцветные лоскуты полей с вкраплениями низких, с плоской крышей сельских домов лежали внизу подо мной. Было лето 1972 года. Это была моя встреча с остатками буддийской цивилизации, которая закончилась с завоеванием Махмудом Газневи Афганистана в одиннадцатом столетии.

Как и все на хипповском маршруте в Индию, я думал о себе скорее как о путешественнике, а не простом туристе: как о ком-то, кто находится в неопределенных поисках, а не движется к определенной цели. Если бы меня спросили, что я ищу, я не нашелся бы что ответить. Я не знал даже места назначения, географического или духовного. Я просто был «в дороге» в том анархическом и высоком смысле, который восхваляли Джек Керуак, Аллен Гинзберг и другие образцы для подражания, которых я избрал для себя в то время.

Я просто наслаждался движением из одного места в другое. Я был счастлив часами пялиться в грязные, жирные окна грохочущего автобуса со стоящими в проходе между креслами клетками с цыплятами; наблюдая, как мимо проносятся согбенные крестьяне, трудящиеся в полях, женщины с младенцами за спиной, босоногая детвора, играющая в пыли, старики, курящие кальян в тени, все захудалые городки и деревни, в которых мы останавливались, чтобы купить сладкого чая и пресного хлеба. Но как только мы въезжали в разрастающийся пригород нашего пункта назначения, в животе поднимался холодок, и я снова чувствовал волнение и беспокойство. Я не хотел останавливаться. Мое стремление двигаться дальше походило на наркозависимость.

Мое первое воспоминание: я сижу на коленях своей матери, уютно устроившись в складках ее шубы, и смотрю в окно самолета на миниатюрные дома и автомобили Торонто. Мне было три года. Мои родители эмигрировали из Шотландии в Канаду в 1957 году, пытаясь сохранить свой брак. Они развелись год спустя, и мы с матерью и младшим братом Дэвидом вернулись в Англию. Жили мы в Уотфорде, неприглядном пригороде на внешнем кольце Лондона. Моя мать больше не выходила замуж и воспитывала меня с братом одна. С отцом я больше никогда не общался.