Стивен Бэчелор - Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды

К тому времени, когда я оставил Швейцарию, вопросы стали намного более интересными для меня, чем ответы. В течение восьми лет мои тибетские учителя стремились убедить меня, что ответы на главные вопросы жизни содержатся в их герметичной системе верований. Цель их практики состояла в том, чтобы достичь уверенности: то есть состояния, когда для всех вопросов найдены решения и рассеяны все сомнения. С их точки зрения, я потерпел неудачу. Я был благодарен им за то, что они показали мне богатый мир буддийских идей, но я не мог бездумно подчиняться авторитету лам или некритически принимать их взгляды на мир и место человека в нем. Проблема с уверенностью заключается в том, что она статична; она может лишь бесконечно подтверждать саму себя. Сомнение, в отличие от нее, полно неизвестных возможностей и рисков. Несомненные факты в тибетском буддизме сковывали меня, в то время как сомнение, поощряемое в корейском дзэн-буддизме, дарило мне яркую, хоть и тревожную жизнь.

«Когда есть великое сомнение, – говорится в одном дзэнском афоризме, который часто повторял Кусан Сыним, – тогда есть и великое пробуждение». Это – ключ. Глубина любого постижения тесно связана с глубиной заблуждения. Великое пробуждение звучит в той же «тональности», что и великое сомнение. Так что дзэн побуждает вас не отрицать такое сомнение путём замены его на веру, что является стандартной религиозной процедурой, но развивать его до тех пор, пока оно не «сгустится» в яркую массу полнейшего недоумения. Вот что, как я думал, произошло со мной в Дхарамсале на обратной дороге в Райский дом. с синим пластмассовым ведром воды. Великое сомнение не относится исключительно к умственному или духовному состоянию: оно относится ко всему вашему телу и вашему миру. Оно ставит все под вопрос. Чтобы развивать такое сомнение, нужно вопрошать «костным мозгом и порами вашей кожи». Мастера дзэн говорят, что вы должны «быть полностью без знаний и понимания, как трехлетний ребенок».

Постановка вопроса означает, что вы чего-то не знаете. Спрашивая: «Кто наставник?», – вы не знаете, кто является наставником. Спрашивая: «Что это?», – вы не знаете, что это. Поэтому развивать сомнение означает ценить незнание. Сказать: «Я не знаю», – не выказывает вашей слабости или невежества, а показывает вашу честность: честное признание границ человеческой ситуации, когда сталкиваешься с «великим вопросом жизни и смерти». Этот глубокий агностицизм больше, чем простой отказ обычного агностицизма высказываться о том, существует ли Бог или переживает ли разум телесную смерть. Это – готовность принять фундаментальное замешательство конечного, подверженного изменениям создания за основание такой жизни, которая больше не цепляется за уверенность, приносящую видимость утешения.

К тому времени, как я прилетел в Корею, я уже понял, что одна-единственная форма азиатского буддизма вряд ли будет эффективным лечением специфических болезней постхристианского секулярного экзистенциалиста конца двадцатого века, каким был я сам. Вынеся этот урок из своего болезненного разочарования в тибетском буддизме, я боялся повторить те же самые ошибки в отношении корейского дзэна. Я посещал занятия без страсти к буквальному толкованию, которая была характерна для моего первоначального очарования тибетской традицией. Я держался на почтительном расстоянии от ортодоксального корейского дзэна, сохраняя ироническую дистанцию. Я воплощал в жизнь инструкции Кусана Сынима, но в известном смысле я переписывал их согласно моим собственным интересам и потребностям.

К моему удивлению, Кусан Сыним был как две капли воды похож на геше Рабтена. Несмотря на их в значительной степени несовместимые версии буддизма, они были похожи во многом другом. Оба происходили из скромной сельской среды и добились благодаря собственным усилиям высокого статуса, в общем и целом соответствующего епископскому сану в христианской церкви. Они были консервативны, преданы делу сохранения и передачи того, что они сами получили от своих учителей в непрерывной линии передачи учения. Они были убеждены в исключительной истинности только своих подходов к реальности и совершенно не испытывали никакого интереса к любым другим. Наконец, они воплощали постоянство, нравственную цельность и благородство, которые посрамляли меня. У меня, конечно, были свои разногласия с геше Рабтеном, но они никак не умаляли моего уважения к нему. И когда я не мог принять что-то в учении Кусана Сынима, это тоже не затрагивало уважения к его личности.