Стивен Бэчелор - Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды

Примерно через год моего нахождения в Дхарамсале геше Даргье организовал для некоторых из нас прохождение тантрического посвящения Ямантаки у Ценшапа Серконга Ринпоче, одного из старших советников Далай-ламы. Серконг Ринпоче был безмятежным старым ламой с сияющими глазами и лицом, похожим на потрескавшуюся землю. Он жил в бунгало ниже общественных зданий Маклеод Ганжа с двумя служителями и поваром. Посвящение длилось несколько часов и включало в себя многочисленные визуализации, пение, звон колоколов и грохот ручных барабанов. После вхождения в мандалу Ямантаки я торжественно обязался ежедневно на протяжении всей оставшейся жизни читать текст, в котором описывалось мое преобразование в это тантрическое божество. Впредь, каждое утро, я становился великолепным и могущественным быкоголовым Ямантакой:

В последующие месяцы я получил дальнейшие посвящения от Серконга Ринпоче, Триджанга Ринпоче, младшего наставника Далай-ламы, и самого Далай-ламы. Вскоре я должен был тратить, по крайней мере, час в день на повторение ритуальных текстов, чтобы выполнять взятые обеты.

Меня полностью поглотил мир тибетского буддизма. Дхарма была единственным, что имело для меня значение. Я убедил себя, что этот путь был единственным способом реализовать весь потенциал человеческой жизни. Чтобы получить посвящения в тантры, я должен был воспринимать совершающего обряд ламу не как обычного человека, но как живого Будду, как совершенное воплощение пробуждения, считая, что он принял рождение в этом мире исключительно из сострадания к находящимся в неведении созданиям, подобным мне. Я должен был считать любую ошибку, которую я подмечал в нем, своей собственной отрицательной проекцией, следствием моего нечистого видения, которое затеняло его сияющее совершенство. Я дал обет никогда не порочить своих учителей. Нарушение тантрических обязательств перед ними привело бы к моему рождению в худшем из всех возможных адов. Ибо исключительно через вдохновение и благословения этих необыкновенных людей был возможен прогресс на пути к пробуждению.

Мое решение стать монахом было естественным результатом этой страстной преданности буддизму. Для молодого человека без семьи и каких-либо обязательств, который хотел полностью посвятить свою жизнь Дхарме, жизнь в монашеской простоте, целибат и воздержание обеспечивали оптимальную обстановку для обучения, размышлений и медитации. Когда вскоре после моего двадцатого дня рождения я впервые попросил геше Даргье рукоположить меня, он отказался. Он посоветоал тщательно подумать, прежде чем предпринять такой шаг. Г од спустя я снова обратился к нему со своим прошением. На этот раз он согласился. Так что я обрил голову, оставив небольшой пучок, который символически отрежут во время церемонии, и заказал несколько ряс у портного в Маклеод Гандже. В присутствии пяти полностью рукоположенных монахов я был рукоположен в послушники (сраманера) в три пополудни 6 июня 1974 года в личных покоях геше Даргье в Библиотеке тибетских трудов и архивов. Мне только что исполнился двадцать один год. Я был буддистом меньше двух лет. Теперь я стал наголо бритым, облаченным в красную рясу, связанным обетом безбрачия отшельником.

Хотя я регулярно писал своей матери из Дхарамсалы, я ничего не говорил о все углубляющейся личной связи с буддизмом. Насколько она знала, я занимался довольно оригинальными полевыми исследованиями в общинах тибетских беженцев в Индии. Она была рада, что я наконец-то нашел что-то, что меня заинтересовало, и почувствовала облегчение от того, что я больше не скитался по Азии, принимая наркотики. Ее в основном заботило то, что эти исследования могут значить для моей будущей респектабельной карьеры. У нее не было никаких подозрений о моих планах. За несколько дней до посвящения я написал ей длинное письмо, в котором объяснял свой будущий шаг, оправдывая себя в понятиях буддийского учения, которые, как я, к своему стыду, понимал, ровным счетом ничего бы ей не сказали. К тому времени, когда она получила письмо, я уже был монахом. Прочитав эти новости, она сказала: «У меня душа ушла в пятки».