Галина Калинина - Что играет мной? Страсти и борьба с ними в современном мире

Когда-то на рассвете психиатрии ученые сформулировали термин «нравственный идио­тизм». Этой болезнью оказалось поражено мно­жество народа, а вспышка ее пришлась на годы после французской революции. В анамнезе этой болезни значились полная неспособность боль­ного отличать добро от зла в рамках общеприня­той (замечу, тогда — равнозначно христианской) морали, и невозможность в связи с этим осоз­нать (в те времена — равнозначно раскаяться) свои проступки. То есть, говоря попросту, боль­ным нравственным идиотизмом тогда был тот, кто не видел разницы между убийством и милос­тыней, любовью и предательством, браком и прелюбодеянием. Вам этот диагноз ничего не напоминает?

Но потом возник Зигмунд Фрейд со своим учеником Карлом Юнгом (кстати, впоследст­вии безжалостно предавшим своего учителя), и психология (тогда психиатрия) перевернулась с ног на голову. Оказывается, та или иная страсть — это просто свойственное каждому человеку нормальное желание

В чем новшество? Не в том, что подобные желания могут быть свойственны каждому чело­веку, — это и без того утверждалось христиан­ством 2000 лет. Новшество в том, что эти жела­ния объявлялись нормальными. Раньше почему-то глупые люди считали, что изнасиловать мать или сестру — это страшный, смертный грех, а отцеубийство и братоубийство — Каиново пре­ступление, которое даже произносить-то страш­но, и от этого мучались. Ан нет! Это нормальные чувства, которые просто порождены подавлен­ными либидо (половое влечение) и мортидо (вле­чение к смерти)! А кем подавленными? Конечно, мракобесным и злым христианством! Значит, надо избавиться от христианства и его устарев­шей морали, попов заменить психоаналитиками, и людей сразу перестанут мучить плохие мысли, совесть и душевные расстройства. Дико, не прав­да ли? Но именно этот путь избрала наука, и диагноз «нравственный идиотизм» был напрочь забыт. Тем, кому подробнее хочется узнать об этой страшной эпохе и этих страшных ученых, выпестовавших мировые войны, русскую рево­люцию, фашизм и сексуальную революцию, мы отсылаем к трудам по истории психологии [14] См., например: Эткинд А. Эрос Невозможного: история психоанализа в России. СПб., 1903. 464 с; Нолл Р. Тайная жизнь Карла Юнга. М., 1998. 430 с. , а сами продолжим разговор о страстях.

Итак, сегодня, в более широком смысле, произнося слово «страстный», мы имеем в виду «эмоциональный, темпераментный». То есть «страсть» приобретает скорее положительное значение. Страстный человек — человек, спо­собный на сильные чувства и нерациональные поступки. Он противопоставляется бесстраст­ному роботу, который во всем слушается голоса рассудка, живет по заложенной в него програм­ме. То есть антонимом слову «страстность» в современном языке можно считать слово «рас­судочность». Это два полюса, между которыми раздираем современный человек.

Так человек, играющий на рулетке ва-банк, вызывает у окружающей публики одобритель­ные возгласы. Но что скажет та же самая публи­ка, если узнает, что на кону стоит, например, жизнь его жены или ребенка? Так, абсолютно непьющий человек в веселой компании будет принят с некоторым недоверием. Но никто не станет восхищаться алкоголиком. Так же и с ревностью: не ревнуешь, значит, не любишь — довольно распространенное в обществе пред­ставление. Но ревнивец, замучивший жену сво­ими ни на чем не основанными подозрениями и вечными скандалами, не станет для окружающих эталоном влюбленного. Грубо говоря, яркие эмо­ции — это хорошо, но только до тех пор, пока эмоции эти добровольны, осознанны и контро­лируются человеком.

И здесь мы приближаемся к точке сопри­косновения между новым, светским значением слова и старым, церковным.

Если вы помните, в конце романа Достоевс­кого «Идиот», уже после убийства Настасьи Филипповны, князь Мышкин сидит рядом с Ро-гожиным и жалеет его. Сцена эта для читателя, далекого от Православия скорее всего остается абсолютно непонятной. Единственное объяс­нение, которое может придумать несведущий человек: Мышкин окончательно помешался. Помешаться-то он, конечно, помешался — не поспоришь. Но в то же время его жалость к Рогожину, с точки зрения человека православ­ного, вполне обоснованна.

Страсть означает страдание. Страсть — это болезнь души. Здесь важно не спутать. Дело не в том, что страсть ведет к страданию. Нет. Страсть сама по себе болезнь, сама по себе страдание души.

Удобопреклоняемость ко греху, страстность человека — это та же болезнь. Как мы относим­ся к больному человеку? Мы его жалеем. Точно так же Господь относится к грешнику, к челове­ку, одержимому страстями. Но больной человек пытается лечиться, чтобы облегчить свои стра­дания и вернуться к нормальному состоянию. Если больной не лечится — так исключительно по собственной глупости. И для человека, одер­жимого страстями, логично было бы лечиться. Но разве многие из нас лечатся?