Василий Ефремов - Иисус Христос — Homo sapiens. Тацинский апокриф

Вернемся в те времена. Иисус, естественно, сознавал, что не столько донос, сколько простая молва доставит сведения о нем в синедрион, встречи с которым он и боялся, и, как мы предположили, желал (на миг, 25-м кадром представим Марию-мать, явившуюся в синедрион или к Пилату с доверительным сообщением: «Я зачала его от Духа, оставьте его в покое. Да и сама я непорочно зачатая». Эффект мог бы живописать лишь Цельс.).

Так на что же он все-таки надеялся?

Похоже, что запасной вариант у Иисуса все же был. Не могло не быть запасного, крайнего варианта у Иисуса, который смотрел на людей, как гончар на глину — искусный, многоопытный гончар, уставший от повседневной рутинной ремесленной работы, начавший уже помышлять о создании предмета искусства. Сначала напомним о его умении обходиться с людьми как с детьми малыми, как зрячий со слепыми. Иисус — человек, который положил на работу с людьми, с человеческой массой всю жизнь. Даже человек бесталанный чего-то добьется, устремив всю свою жизнь в какое-то одно дело, а уж человек одаренный, каковым, несомненно, был и считал себя Иисус, достигнет вершин. Так и было. Обратим внимание на почти не обсуждаемые факты. Неброские, проходные факты, которые даже переписчики записывали, видимо, автоматически, один к одному, без усердства в приукрашивании. Вот Иисус в Иерусалимском храме, не сдерживаясь в выражениях, клеймит фарисеев, погрязших в лицемерии и обмане. И далее происходит следующее: «Тогда (обозленные фарисеи. — В. Е. ) взяли каменья, чтобы бросить на Него (побить камнями, как водилось. — В. Е. ); но Иисус скрылся и вышел из храма, прошед посреди них, и пошел далее» [Ин, 8: 59]. И еще, в другом эпизоде: «И, вставши, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; Но Он, прошед посреди них, удалился» [Лк, 4: 29–30]. Далее в массовой сцене с народом, наговорившись, он просто исчезает: «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света (сектантский, кстати, непрофильный призыв, отмечают исследователи. — В. Е. ). Сказав это, Иисус отошел и скрылся от них (от толпы! — В. Е. )» [Ин, 12: 35–36]. Уверенно, без суеты он покидает сцену, оставляя участников друг перед другом ни с чем, в состоянии удивления и раздумья. Приходилось, поскольку толпы нищих и больных буквально преследовали его.

Что, если, хитроумный как Одиссей, Иисус намеревался инсценировать смерть на кресте? Провести десяток тупых римских наемников для него ничего не стоило, ведь проходил же он через строи подобных врагов и гонителей раньше.

Но давайте представим: о чем думал Иисус, оставшись один? Времени для таких раздумий было предостаточно, это в изложении евангелистов его жизнь — сплошной парад и триумф — занимает несколько страниц, а в реальности эти страницы надо растянуть на три года. Даже в описаниях он уходил от учеников, уединялся для раздумий, молений. Чего-то он ведь ждал от жизни. Равного он не видел, отчую семью оставил — она его не поняла, своей семьи не завел, ученики его также не понимали, народ он считал паствой неразумной. О том, чтобы основать мировую религию, он, конечно, и не помышлял и, как говорят, в дурном сне не мог представить, что станет с некоторых пор центром мироздания для половины населения планеты. Естественно предположить, что мысли его занимала воображаемая непримиримая дискуссия с первосвященниками. Может быть даже изматывающая. Тысячекратно он представлял себе эти сцены, слова, которые он сказал бы в полемике, уничтожающие доводы, обличения и т. д. Постепенно рождалась мысль выйти на самого первосвященника Каиафу и на Анана, его тестя — бывшего первосвященника, но фактического главу синедриона, которые были наслышаны о нем и жаждали расправы. Так нередко неуловимый хитроумный преступник (но эмоциональный) в конце концов подсознательно движется навстречу преследователям, движимый чувством превосходства, желанием негативной, но все-таки публичной, не тайной, перевариваемой внутри себя, славы. Известны даже многочисленные самосдачи, самооговоры и ложные признания людей, не причастных к громким преступлениям, но решивших прославиться ценой жизни даже в этих позорных ситуациях. Очень интересная поведенческая линия. Эволюционные корни, скорее всего, упираются в инстинкт размножения. Желание показаться значительнее, чем ты есть, хлестаковщина — это, очевидно, рудимент того же распускания хвоста павлином для демонстрации превосходства и получения преимущества при размножении (см. также заключения Дарвина о сексуальном отборе). В ситуации с самооговором или необоснованным бахвальством это фальшивое, пустое срабатывание инстинкта — фальстарт, но и на него клюют женщины. Каждый может вспомнить ситуацию в своей жизни, когда непроизвольно сболтнул что-то лишнее в свою пользу, особенно в подпитии, чтобы произвести сиюминутное впечатление, с последующим раскаянием (а то и без). Не исключено, что Иисуса уже «подпирала» заслуженная слава, он наблюдал возбужденные им толпы, массы народа (по евангельским данным — многотысячные) и прикидывал: а почему бы и нет? Почему бы не очная полемика? Позиции свои он считал крепкими, хотя своих власть предержащих тоже хорошо знал.