Замечания на книгу Мельникова Блуждающее богословие

В перечисленных выдержках весь арсенал Мельникова для обоснования его обвинения по адресу богословия Церкви в латинстве, протестантстве и атеизме. Доказывает ли, однако, вся эта искусственная подтасовка отрывочных фраз то, что хочется автору? Конечно, нет. Можно ли отдельными фразами, не вникая в дух сочинения, навязывать автору то, чего он, может быть, и не хотел доказывать, так ведь и Священное Писание можно цитировать для любой тенденции. Кто читал перечисленные сочинения, а не фразы только из названных Мельниковым авторов, тот, конечно, хорошо знает, что эти авторы в большинстве названных своих сочинений лишь скорбят о дефектах в некоторых сторонах церковной жизни и в постановке школьного богословия и при том у частных его представителей; о том, что защищая православие, например, от латинства и протестантства, школьно-богословская мысль, пользуясь аргументами одного против другого, до некоторой степени иногда становилась на сторону то того, то другого, что следовало бы не увлекаться подражанием западному богословию... Но подвергая критической оценке направление и дефекты частных представителей школьного богословия, и современной церковной жизни, перечисленные и им подобные авторы выражают при этом пожелание, чтобы представители Церкви занялись обновлением и утверждением богословской мысли. Мы видим их заботливость о Церкви, желание усовершить богословствующую мысль и некоторые стороны церковной жизни, а вовсе не поиздеваться над Церковью и осудить ее, или отпасть от нее подобно Мельникову и его компании. Такое критическое отношение к себе и своей богословской мысли есть залог совершенства, свидетельство о духе живе в Церкви, а самоуверенность, проявляемая расколом и писателями, подобными Мельникову, угрожает лишь вымиранием уже давно окоченевшему обрядоверию. Они, конечно, отнюдь не считают за указанные ими недочеты не только саму Церковь еретичествующею, но даже и критикуемых ими богословов. Мельников же из перечисленных им фраз выводит: что а) „богословие господствующей Церкви объеретичилось латинством (стр. 2) и уже более 200 лет лишено чистоты православия", б) что „предки теперешних „богословов" и „православных" утеряли чистоту веры ранее петровского периода, и еще во времена никоновских реформ перестали быть православными" (стр. 3): в) что „все богословские книги господствующей церкви наполнены латинскими и протестантскими заблуждениями" (стр. 7), г) что „в академиях нет ни догматического, ни нравственного единения с древнею православной церковью" (ibid.), д) что „все академические лекторы в чем-либо еретичествуют" (7 стр.) и что, наконец, е) „бесспорно и единогласно будто бы установлено, что богословие господствующей Церкви и по духу своему и по общему направлению и по отдельным пунктам неправославно и даже атеистично" (9 стр.). Однако не только названные Мельниковым пастыри и духовные писатели, но даже Свенцицкий не решился сделать подобных выводов из своих фраз и никто из них не указал ни одной ереси в богословии собственно церковном, как разделяемом всею Православною Церковью. Наоборот, латинство, протестантизм, а тем паче атеизм общий церковный голос православия строго осуждает. Не сделал этого в данном случае и Мельников, а всего правильнее было бы ему указать латинские и другие мысли именно в богословии православной Церкви и ее символических книгах, а не довольствоваться фразами общего характера из писателей-публицистов освободительного момента, когда все огульно и безосновательно у нас бранили и заподозревали.

Вообще, делать подобные Мельниковским обобщения на основании отдельных выражений значит открыто заявить, что надлежащая доказательность автора отсутствует, и тем самым подрывать с самого же начала доверие ко всему сочинению.

II.

Впрочем вторая глава ― „Еретичность символических книг" ― есть как бы частная иллюстрация к общему положению Мельникова, намеченному в I главе, и, следовательно, служит как бы фактическим обоснованием общих обвинений I главы.

Здесь тенденциозный автор пытается установить, что даже „первоначальная основа богословия господствующей церкви еретична" (стр. 15), именно „ее символические книги". ― Какие же эти книги? К нашему удивлению, Мельников нашел из таковых книг всего две: „Православное исповедание веры" и „Послание патриархов прав.-католич. церкви о православной вере". Однако и здесь еретичность первой книги характеризуется не указанием ересей в ее тексте, каких там, конечно, и нет, а отзывом о ней из сочинения некоего иеромонаха Тарасия, который в своей брошюре ― „Великороссийское и малороссийское богословие XVI и XVII вв." между прочим писал: „учение Пр. исповедания о трех служениях Христа ― первосвященническом, пророческом и царском безусловно чуждо мышлению св. отцов", далее: ― „идея об удовлетворении Бога жертвой кровавой была столь присуща сознанию автора „Православного Исповедания", что привела его к весьма характерной оговорке, что Христос пострадал одною плотию, правда, плоть здесь противополагается Божеству, но ведь Сам Христое говорил о страданиях своей души, что не могло быть неизвестным митрополиту Петру Могиле; но верный тенденции удовлетворения, он всю силу страданий Христа полагал в кровавой смерти", Еще: ― „оно (т.е. Пр. исповедание) в достаточной степени возвышает иерархию (очевидно, по-католически), ибо совершителями важнейших священнодействий являются представители священноначалия", (а то не міряне ли?); и наконец: „относительно учения о семи таинствах должно сказать, что мы уже сказали о трех служениях Господа, т.е., что практика вселенской церкви никогда не следовала узким тенденциям школьного богословия и за прочими священнодействиями и молитвами признает великую силу". Вот те ереси Пр. Исповедания, которые указал Тарасий, они здесь, конечно, все налицо, ибо, наверное, Мельников выловил все, что ему было полезно из Тарасиевой мудрости. Но первая ересь о трех служениях Христа, если только позволительно ее так назвать, содержится и в уважаемом старообрядцами Малом Катехизисе (зри лист 10 на обороте), значит в их символической книге, в ответе на вопрос ― „Научи мя о тех трех чинех Христовых", т.е. первосвященническом, пророческом и царском, 4-я о таинствах так же содержится в том же Катехизисе в ответах на вопросы, относящиеся к 9 артикулу веры, причем подобное же учение о чинах Христа и таинствах есть и в Большом Катехизисе (см. лист 209, 298, 300 обор. и 301, 353 и др.), так что если за это учение еретично „Прав. Исповедание", то еретичны Большой и Малый Катехизисы ― символические книги старообрядцев, ― да и вообще надо заметить: если бы и еще в чем еретично было „Прав. Исповедание веры", то и Малый Катехизис столь же еретичен, ибо он есть лишь сокращение „Прав. Исповедания веры", неизменный по существу снимок с него. Строго же говоря, в учении о Христе, как Первосвященнике, Царе и Пророке, и в учении о предпочтительной важности седми таинств пред другими священнодействиями ничего нет еретического; наоборот, это учение согласно Слову Божию, учению св. отцов и свидетельству самого Христа, именовавшего себя и Пастырем, и Пророком, и Царем, и установившего именно седмь таин, но не установившего других церковных чинов и обрядов. Подробнее об этом смотри в Догматич. богословии Макария, Сильвестра и др. Что касается остальных двух ересей, указанных Тарасием в „Прав. Исповедании веры", ― о страдании Спасителя одного плотию и о возвышении иерархии пред мірянами подобном католическому, то о. Тарасий сам же оговаривается, что митрополит Петр Могила „плоть здесь лишь противополагает Божеству", т.е., добавим от себя, человечество ― Божеству, ибо как может страдать плоть без души, что и видно из всего ответа „Прав. Исповедания" на 45 вопрос, если его дочитать до конца, а не выхватывать оттуда лишь отдельные слова, а о 2-й ереси Тарасий, видимо, глаголет уже из своей головы, ибо в „Прав. Исповедании" никаких нет оснований для такого вывода об иерархии.